Портрет в русской живописи в XVII - начале XVIII веков

Семнадцатый век - это время первых настоящих портретов в русской живописи, сначала еще очень похожих на иконы: та же темноватая, плотная живопись яичными красками, сосредоточенно застылые лица.

Сквозь привычно плавные контуры еле проступают характерные, острые черты Ивана Грозного или толстые щеки круглоголового князя Скопина-Шуйского. Однако художник уже учится всматриваться в эти черты, закреплять их на доске. И тут оказывается очень важным, что это давно и хорошо делают иностранцы. Начинается период ученичества. Свои портреты за границей заказывают иностранным художникам русские послы. А русские художники начинают осваивать европейскую технику живописи маслом, приемы письма с натуры - "с живства", готовые, проверенные композиционные схемы европейского парадного портрета, его пышные складки одежд и занавесей, гордые позы и жесты.

Со всем этим в Россию проникают и непривычные представления о значительности и достоинстве человека. Например, большой портрет князя Ивана Борисовича Репнина - "ближнего боярина" царя Алексея Михайловича. В письме, которое до нас дошло князь говорит о себе, по древнерусскому этикету, в выражениях крайнего смирения: "Государю моему Андрею Микитичу Ивашко Репнин челом бьет... а про меня похочешь ведать - моему окаянству господь бог милосердия ради своего терпит...". На портрете же он изображен в полный рост, в гордой позе и пышном облачении, под складками богатой занавеси... Но ни в показном смирении письма, ни в надутой важности портрета не следует искать выражения подлинного характера князя. И то и другое - лишь следование разным традициям, дань определенным условностям. Но сама смена этих внешних традиции должна была многое изменить в сознании людей.

Написанных в России портретов XVII века до нас дошло мало - единицы. Восемнадцатый век оставил тысячи портретов. Вдруг они стали нужны всем - от императоров и вельмож до мелких чиновников и богатых купцов. Их пишут русские художники и иностранцы, пишут робкие самоучки и блестящие мастера, дилетанты-дворяне и их крепостные, кое-как обучившиеся по приказу барина, которому нужен собственный портрет... Эти портреты очень разные - по живописному качеству, по задаче художника, по его способу характеризовать человека. Но все это люди XVIII века - такие, какими они были, какими хотели казаться, какими видели себя сами.

Небольшой, всего в несколько комнат, деревянный дворец Петра I в Новопреображенском под Москвой. Передняя с дубовым столом и лавками, обитыми зеленым сукном. В углу иконы, китайские стенные подсвечники, на стенах в белых рамах ландкарты и среди них "картины без рам в пяльцах" (то есть написанные по-европейски на холсте, натянутом на подрамник) - "персона князь Федора Юрьевича Ромадановского, персона Ивана Ивановича Бутурлина, персона Никиты Моисеевича Зотова" - это все крупнейшие вельможи, сподвижники Петра, а среди них "персона" "Салтана турецкого, другая персона его жены", и еще какие-то люди, которые названы прозвищами - "персона дурака Тимохи" (придворный шут) и "персона Андрея Бесящего".

Давно нет дворца в Преображенском, но многие из перечисленных в старой описи "персон" - самых ранних русских портретов нового времени - сохранились, и мы можем увидеть их героев - людей начала XVIII века из окружения Петра.

Вот Яков Тургенев - один из собутыльников царя, немолодой человек с острыми, глубоко сидящими глазами. Лицо умное, сильное и страстное, очень живое с глубоко спрятанной, чуть печальной иронией... Вот "Андрей Бесящий", или Андрей Матвеевич Апраксин - недобрый и замкнутый, с тяжело сжатым ртом и взглядом исподлобья.

Вопреки шутовскому прозвищу (оно связано в участием во "Всепьянейшем соборе" Петра) - это очень знатный человек, родоначальник графского рода, свойственник царя. Вот - грузный, массивный "патриарх Милак" - Матвей Филимонович Нарышкин, тоже собутыльник и родственник царя... Какие разные и непохоже очерченные люди! Их не спутаешь друг с другом - не только в чертах лица, но и жестах, позах, мимике ничего общего, никаких готовых приемов, привычных штампов.

Видно, как неизвестные нам по имени живописцы увлечены новой для русского искусства задачей - запечатлеть реального человека со всеми так ярко вдруг открывшимися отличиями от других людей, во всем его своеобразии. Портретисты еще не умеют или не хотят льстить своим заказчикам, что-то приглаживая, скрывая или, наоборот, придавая не свойственное им в жизни величие. Но при этом их неловкая кисть создает цельные и мощные образы. Внешность, характер, повадка - все схвачено непосредственно, достоверно и сильно, все неразделимо.

А между тем - эти русские художники еще неуверенно, с трудом овладевают новой для них техникой масляной живописи, так неуклюжи в передаче трудных деталей натуры, например, руки, которая сжимает посох. Фигуры выпрямлены, неподвижны, иногда неловко распластаны по плоскости, глаза сведены в одну точку. Прямо по фону портрета крупные надписи - "Алексей Василков", "Иван Щепотев", "Жировой Засекин" - подчеркивают плоскость, нарушают иллюзию пространства... В искусстве не всегда совпадают умелость и художественное качество. Есть вещи, которые выполнены умело, даже блестяще, но подражательные, пустые, холодные. А бывают корявые, неумелые, но полные жизни, яркие, творческие. Вот такое живое искусство, которое прорывается сквозь свою еще несовершенную технику к новому, конкретному ощущению реального человека, и встречает нас на пороге нового столетия в "преображенской" серии портретов. И такие же яркие и разнообразные, хотя часто грубые лица встречают нас во многих работах безымянных художников начала XVIII века.

Недоброе круглое лицо Г.И. Давыдова, самодовольная гримаса барона Шафирова, некрасивое лицо неизвестного в костюме потешных войск - все они увидены художником без дистанции, в упор, рассмотрены пристально и переданы с неуклюжей старательностью.

Это было время сильных людей, больших страстей, движений, бурной деятельности. Петровские реформы подняли значение личности, открыл возможности для проявления личных качеств человека, и русский художник почувствовал в своих героях эту индивидуальную значительность. Его интерес к характеру, человеческому лицу должен был быть необычайно силен, чтобы неумелая кисть могла вылепить образы такой мощи, что им нет равных в русском искусстве даже тех времен, когда портрет сделал большие успехи. Потом он стал тоньше и сложнее, проник в глубины психологии, достиг вершин светского изящества, но до первобытной мощи "Патриарха Милака" уже не мог подняться.

Ю. Герчук