Анна Павлова — Странствия |
|
Итак, Павлова создала школу и труппу и начала странствовать по свету. В один вечер она представала перед зрителем в разных образах, являла собой контрасты преображения — жанрового, стилистического, эмоционального. Большая программа с одним главным солистом — это, говоря нынешним языком, творческий вечер артиста. Не часто выходят с ним к публике актеры драматические, оперные, балетные. А Павлова выходила почти ежедневно.
Выступления труппы Павловой строились, как правило, так: сокращенный вариант обычного большого спектакля или одноактный балет и концертная программа. Очень часто Павлова выходила на сцену в течение вечера несколько раз. Владение художественным контрастом — дар, когда речь идет об исполнительском искусстве. Не частый случай, когда танцовщица соединяет в своем репертуаре партии Жизели и Китри. Еще более редкий случай, когда исполняет их равноценно. И совсем единичный, когда исполняет их так, чтобы они вошли в анталогию творчества в числе самых лучших ролей.
В период гастрольных турне она творила пластическое преображение в калейдоскопе танцевальных миниатюр. «Лебедь» и «Бабочка», «Рождество» и «Вакханалия»; «Ноxь» и «Стрекоза», «Гавот» и «Менуэт», русский танец, испанский, сирийский, мексиканский, «Коломбина», «Джиоконда»...
Какую Павлову предпочитал зритель? У каждого была своя.
«В ее искусстве было Что-то трагическое, его окутывала дымка печали» (индийский танцовщик Рам Гопал).
«Надо быть гением, чтобы быть радостным, по-настоящему радостным на сцене. Когда я думаю о гениальности Павловой, она встает передо мной не в классических образах и не там, где она изображала неземные, эфемерные существа, как ни бесподобно было все это. Поистине гениальным было ее исполнение концертного номера «Рождество». Я не знаю, чтобы кто-нибудь мог создать то, "Что создала Павлова, — танец веселья, счастья, радостнее которого мы ничего не видели» (Михаил Фокин).
«В моем представлении она была олицетворением романтической красоты в танце. Нигде ее воздушная легкость не получала более тонкого отражения, Чем в «Сильфидах», и в «Лебедином озере» (Тамара Карсавина).
И еще раз напомним слова критика Юрия Соболева о его встрече на концерте Павловой с «торжествующей женственностью», «с тайной лирического постижения жизни сердца».
«В Павловой много неожиданностей, таких «перебоев» настроения. Она танцует душой. То кинувшись в публику, то словно чураясь ее, то расцветая у рампы, как сказочный папоротник, то сжимаясь, как мимоза, она ведет интимный разговор сердца...» (Юр. Беляев).
Стихия вечно меняющегося естества — такой она виделась со сцены.
500 тысяч миль совершила Павлова со своей труппой. Ее лондонский дом — Айви-Хауз — служил лишь пристанищем для краткого отдыха между поездками, которые длились по нескольку месяцев, зачастую с ежедневными переездами из города в город. И это в те времена, когда средствами передвижения были лишь пароходы и поезда.
Дав классическому танцу огромную зрительскую аудиторию, она стремилась доказать, что балетное искусство доступно пониманию всех людей, а не узкого круга ценителей. В распоряжении артистки не было таких мощных средств для связи со зрительскими массами, как телевидение и кино. А задачи, которые она перед собой и своей маленькой труппой ставила, были равнозначны тем, Что сегодня решаются с помощью этих могучих средств массовых коммуникаций. Самое удивительное, что, поставив перед собой эту почти фантастическую цель и уверовав в ее достижимость со всей непосредственностью своей натуры, она убеждала в этом и всех окружающих.
Павловой были преданы, считали счастьем с ней работать юные танцовщицы труппы, весь небольшой ее персонал. Слава сопутствовала Павловой повсюду: и там, где люди знали искусство балета, и там, где никогда не видели классического танца и не слышали имени балерины. Для многих русская балерина была первооткрывателем неведомого мира, становилась для них символом прекрасного, необычайного и вдохновенного танца, внушала к нему интерес, уважение, любовь. Слава Павловой распространялась на весь русский балет.
Страстное желание артистки приобщить самые широкие круги людей к пониманию классического танца направляло ее далеко от цивилизованных центров. Не смущали ее условия выступления. В этом своем пренебрежении к удобствам, доходившем до бесстрашия, раскрывались новые грани ее характера, личности. Желание выступать перед самыми демократическими зрительскими аудиториями приводило ее на арену для боя быков в Мексике, в просторный амбар для стрижки овец в Австралии, на ипподром в США. Ее не пугало соседство во время концерта с цирковыми аттракционами, с дрессированными животными. Павлова выходила танцевать где угодно. На стадионе в США зрители рассматривали ее «Лебедя» в мощный бинокль, установленный в верхних рядах трибун.
Выступая в таких вот рискованных условиях, Павлова всегда выходила победителем. И это в те времена, когда балет, классический танец существовали лишь для узкого круга приобщенных к этому искусству зрителей, посещавших театры с их позолоченными ложами и хрустальными люстрами. Павлова первая вырвала свое искусство из его старинной оправы и бросила на грубо сколоченные подмостки.
Были ли у нее в этот период жизни новые роли, столь же значительные, что и во времена работы на петербургской сцене? В основном она повторяла уже наработанное; то новое, что появлялось, часто варьировало любимые образы, любимые темы. А когда было совсем оригинальным, до высот прошлых ролей все-таки не поднималось. В период странствий Павлова не встретила хореографа, столь же значительного и яркого, каким был Михаил Фокин, какими были старые мастера — классики русской сцены. (С Фокиным Павлова в последний период своей жизни встречалась лишь эпизодически.) Артистический зенит, достигнутый на русской сцене, стал зенитом всей ее жизни. Сама она, видимо, это понимала, и видела свое назначение в миссии поэта и пропагандиста искусства, которому отдала свою жизнь без остатка. «Я хочу танцевать для всех», — без устали повторяла она.
«Накануне первой мировой войны, в Британской Индии, в отдаленном горном уголке северо-западной пограничной провинции, впервые прозвучало имя «Анна Павлова».
Сначала эти непривычные слова произносились неуверенно и по-разному, потом все чаще, все увереннее и, как правило, с добавлением восторженных эпитетов.
— Кто это — Анна Павлова?
— Балерина. Русская балерина. Говорят, она — величайшая танцовщица мира...»
Это одно из многочисленных воспоминаний о первом знакомстве с именем Павловой. Читаем дальше: «...еще не было многочисленных любителей балета, мало кто из публики был искушен в искусстве танца, и все же везде, где бы она ни появлялась, за ней следовали толпы охваченных восторгом людей. Они взбирались друг другу на плечи, чтобы лучше ее разглядеть, бежали вслед за поездом, когда она уезжала, вскакивали на подножки вагона, часами простаивали под проливным дождем, чтобы только взглянуть на нее. Всюду ее встречали овациями». Это написано одной из учениц Павловой — Кэтлин Крофтон, артистки ее труппы. Любопытно одно замечание, высказанное в этих записках: «Родители возражали против желания своих детей стать танцовщиками лишь до тех пор, пока им не приходилось увидеть Павлову. Родители тех счастливиц, которые попали в труппу Павловой, вправе были гордиться своими дочерьми. Кстати сказать, труппа пользовалась столь безупречной репутацией, что совсем юных девушек безбоязненно отпускали с Павловой в кругосветные поездки».
Для молодых артисток труппы и для учениц ее школы Анна Павлова была и воспитателем, и примером для подражания в творчестве, в труде. «Иногда после занятий Павлова беседовала с нами. Она говорила, что, для того чтобы стать великой артисткой, одной техники недостаточно. «Если ты когда-нибудь станешь артисткой, ты должна чутко прислушиваться и присматриваться ко всему и ко всем. Ты должна все видеть, все слышать, все чувствовать. Например, ты едешь домой в автобусе или в поезде. Там всегда много людей, за которыми можно наблюдать: вот сидит усталый человек, другой чем-то опечален, а вот надменная дама. Глядя на них, старайся понять, что отличает их друг от друга. Прислушивайся к тому, что они говорят, и старайся у каждого чему-нибудь научиться».
В бесконечных поездках ее подопечные имели мало свободного времени для систематических прогулок и знакомства с памятниками старины, местными достопримечательностями и т. п. Однако сама Павлова успевала все. И тщательно тренировать свое мастерство на ежедневном классном уроке, и много выступать, и руководить труппой, и видеть все интересное вокруг.
Павлова обладала пытливым профессиональным вниманием ко всему новому, стремилась понять его и использовать в своем творчестве. С особым вниманием она относилась к танцам разных народов. Для Павловой устраивались специальные показы-представления. В отдельных случаях она и ее молодые коллеги брали уроки у местных учителей. «Павлова, — вспоминает одна из ее учениц, — стремилась к тому, чтобы каждый член ее труппы познакомился с искусством, культурой и нравами тех стран, которые нам приходилось посещать, и тем, кто не очень спешил воспользоваться представлявшимися возможностями, приходилось выслушивать немало колкостей по адресу глупцов, которые не желают ничему учиться».
Хроникальные киносъемки, запечатлевшие отдельные мгновенья ее странствий, воссоздают калейдоскоп экзотических мест, архитектурных памятников, на фоне которых возникает подвижная фигура артистки, ее оживленное лицо. Эти кадры полны живым интересом Павловой к жизни, к многоликому пейзажу земли.
Напрасно некоторые пишущие о ней журналисты старались представить ее человеком, лишенным бытовых, житейских черт, живущим в каком-то своем, отрешенном от всего земного, возвышенном мире. Флер подобной псевдоромантической загадочности часто набрасывался на жизненный, человеческий образ Павловой. Между тем она сама то и дело опровергала это стремление видеть в ней феномен сверхъестественного, наделять ее талант какой-то почти мистической силой. Она была естественна.
Естественна во всех своих ролях, в жизненных интересах.
Павлова стремилась получить как можно больше впечатлений. Она их выискивала, вбирала в себя, не деля на низменные и возвышенные. Жизнь полна ими, нужно только уметь все увидеть — полагала она.
Приехав в Сан-Франциско, артистка услышала о новых танцах гризли-бэр (бурый медведь) и терки-трот (индюшачий шаг), их танцевали в портовых кабачках под звуки цимбал, рожков, банджо и там-тамов. Павлова захотела увидеть танцы собственными глазами. Ее отговаривали, но тщетно. Уступив ей, друзья сопровождали ее поход в «Олимпию» — одно из самых злачных мест портового района Барбара Кост. И там Павлова сначала жадно всматривалась в танцующую толпу матросов, бродяг, воров и их подруг, потом не удержалась и со своим партнером — блестящим кавалером балетной сцены Михаилом Мордкиным — пошла плясать...
Павловой не нравились многие современные танцы. Но увидев фокстрот в - исполнении известного танцора и его жены, она призналась: «Это красиво». Самый большой интерес вызывали у нее национальные танцы, народные обрядовые действа. С особой остротой воспринимала и чутко откликалась она на все, что было проявлением национального характера.
Особую страницу в жизни Павловой заняла Индия, где артистка побывала дважды. Сохранилась короткая кинолента: Павлова рассматривает фрески в буддийском храме в Аджанте. Лицо танцовщицы, вписавшееся в кадр вместе с настенной живописью, — один из многих моментов ее путевой кинопанорамы, вместившей и египетские пирамиды, и бедуинов, и жанровые сценки восточных базаров, и взлет допотопного аэроплана с Павловой в открытой кабине... Впечатление от фресок в Аджанте впоследствии воплотилось в короткий балет «Фрески Аджанты».
Павловой хотелось увидеть подлинные танцы Индии, ей говорили, что их нет, Что они забыты, что ныне их никто не исполняет. Павлова не верила. Она чувствовала, Что где-нибудь в глуши еще танцуют. В пластике индийских женщин, которых она ежедневно встречала на улицах, на базарах, в театре артистка угадывала особое очарование, говорившее ей, что эти люди несомненно красиво и самобытно танцевали. Она вдохновила индийских артистов на поиски. Впоследствии о роли русской балерины в возрождении индийского народного танца деятели индийской культуры говорили не просто с благодарностью, а с каким-то особым благоговением, нередко переходящим в приподнято метафорическую речь, столь свойственную литературе Востока.
Тем же возвышенно-патетиче-ским языком они говорили и о танцах Анны Павловой. Диван Че-манлал (деятель индийской культуры): «Для меня, индуса, ее танец был чем-то священным.
Ее страждущая душа коснулась меня, увлекла меня куда-то ввысь, глаза мои наполнились слезами... Казалось, что в своем танце она хотела отразить всю классическую музыку и драму, показать мучительное бессилие человеческого духа, заключенного в бренном теле и стремящегося освободиться, вырваться из него. Мне не раз пришлось видеть, как Павловой все это удавалось передать». И дальше: «Магическая сила таланта Павловой, ее несравненное исполнение танцев, ее пламенные речи и кипучая энергия зажгли сердца трех индийских артистов. Она вдохновила их на творческие искания, переработку и возрождение их древнего искусства, несмотря на все заверения, будто индийский танец умер или умирает. История балета не знает другой такой артистки, как Павлова: скольких людей коснулся ее божественный огонь!»
Рам Гопал (танцовщик): «Если бы не Павлова... да, если бы не Павлова, кто знает, смог ли бы возродиться индийский танец, который теперь с необычайной быстротой распространяется по всей Индии. Павлова — это волшебница... появляющаяся во всех уголках земного шара; Павлова — это облако, парящее над землей; Павлова — это пламя, вспыхивающее и затухающее, это осенний лист, гонимый порывом ледяного ветра, вестник приближающейся зимы... Какие боги благословили эту жрицу танца, какой властью они наделили ее? Захватить, воспламенить, вдохнуть жизнь в молодые души, зажечь в них творческий огонь, Чтобы они тоже познали муки творчества, обрекли себя на жизнь артиста и несли на своих плечах все свои тяготы и невзгоды —тоску, бедность, одиночество, тяжкий удел быть непонятым».
Так говорили деятели индийской культуры о русской танцовщице, которая не ограничивала свои интересы собственным исполнительским творчеством, программой конкретных гастрольных выступлений, что само по себе отнимало массу времени, физических сил, нервной энергии.
Возрожденные подлинные танцы Индии Павловой не пришлось увидеть. Мечтая о них, она танцевала свои фантазии на индийские темы. Балеты «Индусская свадьба» и «Радха и Кришна» показывались в один вечер под общим названием «Восточные впечатления». Из рецензии: «На затемненной сцене бомбейского театра «Эксцельсиор» курился фимиам, облако благовоний застилало погруженную в мрак эстраду, потом постепенно зажигались огни и вырисовывался силуэт божественной Анны. Она сидела, закрыв покрывалом лицо, поблескивали парча, шелк и драгоценности. Это была стыдливая невеста. В конце «Индусской свадьбы» она вставала и в радостном танце выражала счастье девушки, соединившей свою жизнь с тем, о ком она мечтала и кого хранила в своем сердце». По свидетельству индийских любителей балета и критиков, танцы Павловой были близки индийскому искусству, духу танца Индии.
В балете «Фрески Аджанты» Павлова выступила в стилизованных танцах, поставленных по мотивам индийской мифологии. Композитор балета Комалата Баннерджи — одна из первых индийских женщин, посвятивших себя искусству,— использовала мелодии и ритмы народной музыки и сюжет легенды о божестве Кришне и его возлюбленной пастушке Радхе. Постановщиком балета стал индийский танцовщик Удай Шанкар. Он же исполнил роль Кришны, танцевал в этом спектакле вместе с Павловой — Радхой.
Индийские балеты Павлова ввела в свой репертуар. Шанкар несколько лет работал в труппе Павловой (вместе с рядом других индийских артистов), выступал с ней в Европе и Америке. И расстался с Павловой ради поисков и реставрации потерянных танцев своей родины.
Они были найдены в древних храмах, удаленных от центров страны. Но прошли годы, пока они привлекли к себе внимание зрителя и завоевали признание. Сегодня индийский танец знают во всем мире, знают его классические варианты, тематические разновидности. И каждый, кто их открывал, возвращал к жизни, работал с Анной Павловой, учился у нее, а кое-кто из артисток освоил в ее труппе технику классического танца. Под влиянием Павловой изменилось и отношение к танцу. Так, на юге Индии один из храмовых танцев, считавшийся неприличным, вульгарным, после того как его исполнила в своей благородной манере известная танцовщица Рукмини Деви (та, что освоила у Павловой классический танец и даже танцевала «Лебедя»), стал широко исполняться брахманскими девушками.
Таким удивительным образом скрестились жизненные интересы Анны Павловой с интересами деятелей индийского искусства, озабоченных проблемами своей национальной культуры. На этом перекрестке путей и судеб в особом свете предстает перед лицом истории личность русской балерины.
Где бы ни выступала Анна Павлова, она для всех оставалась деятелем русского балета. Маршруты ее путешествий, пересекавшие все континенты Земли, были маршрутами, по которым русская хореографическая культура проникала в жизнь народов разных стран. Это было триумфальное шествие русской Терпсихоры, которой зрители всего мира безоговорочно отдали пальму первенства. В лице Анны Павловой русская балетная школа получила высочайшее признание и славу.
Сама же Анна Павлова, ведя скитальческую жизнь, мыслями постоянно обращалась к своей родине. На вопрос, где бы она хотела жить, она неизменно отвечала: «Где-нибудь в России». Но этому желанию не суждено было сбыться. Она не могла оставить созданный ею балетный коллектив.
Шли годы... Изнурительный труд балетной артистки, умноженный на тяготы жизни-странствия, не мог не сказаться на здоровье. Ее выносливость вызывала и по сей день вызывает удивление. До последних своих дней Павлова несла колоссальную нагрузку. Репертуар гастролей не упрощался, количество выступлений не уменьшалось. Не мудрено, что организм артистки не смог выдержать болезнь, которая обрушилась на нее во время очередного турне. Тяжелая форма гриппа оборвала ее жизнь. Это случилось в год ее 50-летия в Гааге. Объявленный спектакль не состоялся. Последними словами умирающей балерины были: «Дайте мой костюм Лебедя...»
Легенда о Павловой, родившаяся при жизни балерины, продолжала свой путь по земле и после ее смерти. Она не дала имени Павловой забвения. Образ балерины она сохранила живым и сегодня привлекает к нему всеобщий интерес.
Как и когда рождается большой артист, и не просто большой, а подобно Анне Павловой — неповторимый, единственный? В какой Момент его жизни происходит то, после Чего его возводят в ранг величайшего художника сцены? Неуловим этот миг. И не одним мгновением в большинстве своем это событие определяется. В этом одна из тайн искусства.
Старый фотоснимок—слабый свидетель и летописец балета, но мы к нему то и дело обращаемся, говоря об искусстве Павловой, поскольку он все же дает представление о динамике ее внешнего облика, а вместе с этим в какой-то степени — об эволюции ее душевного мира. Вглядываясь в ранние фотографии Павловой 2-й, видишь очарование юности, милую радостную улыбку на выразительном лице, естественную грацию, утонченность силуэта, удивительную красоту ног с очень высоким подъемом. Сначала это непосредственная юность, то радостная, то печальная; то в крестьянском платьице, то в пудреном парике. На фотографиях Павловой зрелой поры — умное, благородное лицо. Особой значительности взгляд, жест, поза. Сгладилась резкость черт лица. (Или артистка научилась сниматься, нашла «свои» ракурсы?) Естественная элегантность в каждом, даже закулисном и домашнем, снимке, не говоря о позах Лебедя, Жизели, Актеи, Китри... Даже примерка балетных туфель или случайный ракурс — Павлова в пачке на фоне корзины с вещами — привлекают своим особым шармом, внутренней грацией. И вновь в ряде снимков мелькает необычный для того времени динамизм танцевального мгновенья. Это же ощущение рождает афиша работы Валентина Серова: черно-белый рисунок на серо-синем листе. В нем что-то от сильфид тальоневской поры и что-то от крылатых танцев наших дней. В рисунке мелом и углем —символ всего танцевального творчества, это Терпсихора всех балетных эпох.
Анна Павлова для многих людей была символом балета, танца. К Павловой восходит искусство больших наших танцовщиц и танцовщиков, умеющих не только восхищать высоким профессионализмом, но и волновать зрителей. Танцуя подчас затверженные до скуки во многих исполнительских поколениях партии, Павлова умела вдохнуть в них жизнь. Она разрушила стену, отгораживающую балет от реальности, наполнила условный балетный характер волнующим дыханием сегодняшней жизни. Один из писавших о ней критиков сказал, Что у Павловой глаза «васнецовские, т. е. глубокие, нервные», что она в балетное искусство «внесла нечто новое, вполне современное. Она вся из нервов, Чуткая, быстрая, смелая, сверкающая...»
Тот, кто задумывается о Павловой, рано или поздно задает себе вопрос: как бы сейчас, в наши дни восприняли мы ее искусство, ее танец? Загадка, поставленная жизнью, историей, относится ко всем большим артистам прошлого. Как воспринята была бы в наши дни игра Комиссаржевской, Ермоловой, Дузе? Вопрос, остающийся без ответа и все равно неотвязный, преследующий наше воображение. Конечно, искусство больших актеров — чуткий отклик на окружающую их жизнь, оно рождается из недр и воздуха этой жизни и живет с нею одним дыханием. Поэтому никакие, даже мысленные, «пересадки» здесь неправомочны. Атмосфера времени, эпохи «не выпускает» художника сцены для подобных, даже воображаемых, операций.
У балета, правда, есть свои особенности, которые заставляют чаще, нежели в драме, прибегать к сопоставлению. Во-первых, техника танца. Здесь, как в спорте, есть абсолютные величины единицы измерения. Михаил Фокин пишет, вспоминая о своих танцах с Анной Павловой на сцене Мариинского театра: «По окончании адажио мы выходили на середину сцены... Когда я готовился подхватить ее, она говорила мне: не забудь подтолкнуть меня». Подталкивать — это значило незаметно помогать кружиться в пируэте: когда танцовщица делает полный оборот и полуоборот, партнер должен подтолкнуть ее так, чтобы она сделала два. Современные танцовщицы в этих случаях делают по пять, шесть, семь оборотов, вращение у них более мощное, и партнеры научились помогать им более ловко и энергично. Техника танца совершенствуется.
Но сравнивать технические свойства больших артистов прошлого и настоящего — дело неблагодарное. Павлова, по мнению многих, уступала некоторым своим современницам в исполнении ряда танцевальных техницизмов. Поэтому при сопоставлении возможно говорить лишь о выразительности танца, духовности всего сценического существования. Но даже тогда, когда за подобные параллели берутся люди, видевшие Павлову, снова возникает неточность, своего рода «аберрация памяти».
Ибо Человеческая память нередко под воздействием времени становится иллюзорной, особенно когда дело касается художественных впечатлений, полученных человеком в далекую пору его молодости. Память здесь порой уходит в сферу домысла. А потому проводить лобовые параллели прошлого с настоящим — излишний труд: прошлое (или настоящее) неминуемо обретает пристрастных судей.
Анна Павлова и современный балетный театр — тема не сравнительного анализа. Павловское затрагивает самые глубокие слои современного творческого процесса жизни балета. Оно имеет отношение к утверждению поэтической танцевальной образности. Жива и плодотворна павловская убежденность в том, что скромный, подчас наивный образ (Лебедь ли, Стрекоза ли...) может стать в пластике, в танце поводом для многозначного обобщения. В мир старого подчас архаичного балетного спектакля с его очень условной драматургией Павлова умела внести чувство нынешнего восприятия жизни, дух и нерв сегодняшнего дня. Современные танцовщицы и танцовщики постоянно сталкиваются с этими проблемами и задачами, исполняя старые балетные феерии, балетные трагедии, мелодрамы, пейзанские комедии.
Наивный сюжет и сложный внутренний мир. Усложнение пластикой, танцевальным движением простого образа — с этим постоянно соприкасаются исполнители.
Утверждение выразительных средств, открытых современными балетмейстерами, подкрепляется также павловским опытом, опытом ее сотворчества с Фокиным. Вера Павловой в величие танцевального искусства, в его могучие возможности, в его миссию быть не только предметом эстетического наслаждения, но и силой, способной влиять на формирование человеческой личности, характерна и для современных деятелей балетного искусства. А ее педагогические идеи полностью еще не использованы теми, кто занимается проблемами художественного воспитания.
Особая тема для размышления— обостренная чуткость Павловой к стилю эпохи, народному танцевальному творчеству, ее активное внимание ко всем танцевальным формам — будь то бытовой бальный танец или танцевальное прошлое целого народа.
В 1911 году Аким Волынский написал такие слова: «Именно танцы Анны Павловны Павловой, естественные и легкие... явились настоящим и неразрушимым доказательством всей значительности классической хореографии... ее внутренней осмысленности и содержательности». А в 1913 он сделал еще более глубокий вывод: «Рост или декаданс такого творчества, как творчество Павловой, является показателем некоторых событий в стихии балета. Конечно, дарования мелкого калибра могут идти куда хотят, куда толкает их ветер минуты. Струя движения органических сил несется при этом вперед непрерывно. Но колебания таланта Павловой меняют самое направление искусства, расширяют или суживают его горизонты в целом его строе».
Именно поэтому очень многое привлекает сегодня к творчеству Анны Павловой, заставляет изучать и осмысливать ее жизнь в искусстве.
Н. Е. Аркина |
| | Карта сайта | |
