Первые шаги советского искусствознания. Часть вторая.

В Москве существовал уже Изоотдел НИКпроса, точнее (с апреля 1918) «Коллегия ИЗО» во главе с В. Тат­линым. Особую роль во веем фронте искусств играл один из старших, весьма умный, культурный, и во всем «свой» пол­ностью субъективный В. В. Кандинский. В Кинокомитет я вовлек из моих сотоварищей по Университету — А. И. Не­красова, немедленно организовавшего неплохо удавшиеся архитектурные съемки таких памятников, как город Алек­сандров, и Д. С. Недовича, который, однако, ничего не сделал по секции изобразительных искусств. Позиция этого моего коллеги была в то время сугубо скептической по от­ношению к опытам созидания нового. А с каким увлечени­ем, помнится, отдался я преподаванию истории искусств в новообразованном Кинотехникуме! Одним из слушателей моих там был В. И. Пудовкин, товарищем по преподаватель­ской работе В. К. Туркин, который меня привлек и в более важное и близкое мне дело: реформы высшего специально художественного образования. В июле 1918 года было за крыто старое Московское училище живописи, ваяния и зод­чества, в сентябре (уже с моим участием) организован был СВОМАС — Свободные государственные художественные мастерские. В них я был избран «мастером-теоретиком» (с 1920 года, после преобразования СВОМАС во ВХУТЕ­МАС — профессором) и оставался в его замечательной среде до 1924 года.

 Сколько штрихов — живых воспоминаний за эти шесть лет в передовой, полной жизни, противоречий и достижений «Кузнице нового искусства», как его именовали иные! Кое что мною вложенное в первый мой курс «Введение в исто­рию искусств» мне удалось изложить в брошюре «Револю­ция и искусство», изданной в 1918 году с досадно курьез­ной опечаткой, о которой рассказал я в другом месте... В декабре 1919 года в Московских свободных мастерских произнес замечательную речь А. В. Луначарский в ответ на приветствие одного из руководителей нового вуза, И. И. Машкова (текст этого приветствия написан был В. К. Туркиным). Речь наркома была опубликована и сде­лалась для меня руководящею...

Вместе с тем из того же 1918 года в памяти автора живыми остаются и иные центры, объединения, знаком­ства. Основанное еще в военные годы собиравшееся в по­мещении одной из женских гимназий Москвы «Общество любителей старины», устраивавшее аукционы произведений искусства стало для меня местом начала собирательской и библиофильской работы. Основанный весной 1917 года дея­тельный и в общем передовой Союз деятелей прикладного искусства и художественной промышленности с Отделом печатно-графического искусства в апреле 1918 года устроил (в здании гимназии Адольфа на Малой Никитской) выстав­ку «Красивая книга в прошлом». Профессор В. Н. Щепкин о старой русской рукописной книге и пушущЛй эти строки о более новой, печатной, комментировали выставку в спе­циальных показах и статьях. Книговедческая деятельность автора данных воспоминаний началась тогда...

«Калейдоскоп людей и лиц»! Б. Р. Виппер вместе с не­которыми другими своими знакомыми организовал неболь­шой книжный букинистический магазин «Деятелей искус­ства». Открывали подобные «лавки» и С. А. Есенин и В. Г. Шершеневич. Книжная лавка писателей, многократно меняясь, сохранилась доселе. Организатором выставки «Красивой книги» был обаятельный, подлинный знаток всей культуры прошлого, сотрудник иностранных искус­ствоведческих журналов П. Д. Эттингер, которому Запад обязан разоблачением легенд о «культурном варварстве» революции... А 1919 год принес еще новое.

Начиналось это «новое», конечно, еще раньше. К наме­ченным раньше типам выступлений, книг, изданий, статей, брошюр (история, проблемное искусствоведение, художе­ственная критика, популяризации) должны были добавить­ся новые. Искусствознание обогащалось и дробилось, пере­плескивалось через свои границы в область чисто лите­ратурную, в жанр «Эссе» опыта или характеристики, где на первом месте был пишущий о художнике, не послед­ний; в автомонографии, где субъективное доминировало полностью открыто; в «манифесты», где речь шла не о на­учной проблематике и не об объективном анализе, а о са­моутверждении определенной платформы, которую объяв­ляли единственно правомочной те или иные группы единомышленников. Так вели себя «левые»: часто упо­требляемый тогда, осужденный впоследствии как неправо­мерный перенос политического термина в область художе­ственной практики или культуры. Мои университетские товарищи в общем чуждались этого последнего. Я — автор данных воспоминаний — нет. Меня захватывала и завле­кала и вся обильная масса брошюр, манифестов, моногра­фий серьезных и несерьезных, талантливых и неталантли вых, странных, порой нелепых — вроде создания «А—О языка» анархиствующими «левыми». В жанре «Эссе» бле­стящими мастерами были А. М. Эфрос и более спокойный Я. А. Тугендхольд. К этому типу литературы относился мой «Роден» 1918 года. («Гравюры Дюрера» того же года были «популяризацией», как и «Стейнлен» 1919 года.) Полностью «Эссе» была весьма талантливая книга А. Эф­роса и Я. Тугендхольда о М. Шагале (частное издательство «Геликон» 1918 года, активное затем в Берлине). Автомо­нография В. Кандинского (1918) и книга об А. Шевченко А. Грищенко и Н. Лаврского (1919) появились уже как издания отдела ИЗО Наркомпроса. А «левая» литерату­ра — несколько небольших книг-брошюр К. С. Малевича, «Конструктивизм» А. Гана и выпуски Пролеткульта — все относилось к тому новому типу «самоутверждения плат­формы», который к науке об искусстве отношения иметь не хотел. О талантливых, ярких и порой явно вызывавших возражения работах Н. Н. Пунина в Петрограде надо быдо б говорить в другом месте.

Все это волновало, интересовало, раздражало, все это надо было знать и помнить, как «мастеру-теоретику» Сво­бодных художественных мастерских. Было хорошо и в молодые годы, естественно, часть времени ежедневно посвя­щать Музею изящных искусств, считанные часы — лекци­ям в Университете и в СВОМАСЕ, а остальные — посеще­ниям клубов и кружков, студий (я «руководил» одно вре­мя в те годы кружком ИЗО при Главном управлении во­енных учебных заведений) и -— конечно же! — Москов­скому Пролеткульту.

О последнем налицо большая литература; осуждение со стороны В. И. Ленина, постоянные беседы и споры с А. В. Луначарским хорошо известны. Мне лично, как оче­видцу, хорошо помнятся дискуссии, в свободной форме проводимые в Пролеткульте за длинным столом, за кото­рым встречались и «пролеткультовцы» во главе с «самим» А. А. Богдановым и нарком Луначарский, из «нашей» среды — А. В. Бакушинский и автор этих строк. Активно резок был со стороны Пролеткульта Б. И. Арватов, с ко­торым, однако, у меня сложились искренние товарищеские отношения. Арватов был очень молод, очень талантлив, умен, был поэт, конечно, «космический футурист» (помюо строчку одного из его стихотворений: «Я верхом на солнце вскочу»), ненавидел «генералов искусства» (классиков!), отрицал всякую «эстетику» и «красоту» заменял «чув­ством нового». Ему в этом следовал тогда и ставший потом настоящим серьезным искусствоведом Н. М. Тарабукин в прошумевшем в то время труде «От мольберта к маши­не», и «обратно», как иронизировали потом его бывшие единомышленники, когда стал Н. М. Тарабукин исследова­телем Врубеля, Богаевского и очень талантливого живо­писца, мастера графики Михаила Соколова...

...Но помнится и иное, скорее занятное, нежели серьез­ное (а пожалуй, и важное)...

Заседание у некоего военного крупного начальника (я — временно руководитель упомянутого кружка ИЗО при ГУВУЗе). Художники, писатели, беседа, запомнившаяся через все эти десятки лет.

Руководитель: «Был бы я на месте товарища Луначарского, взял бы я из музея слепки, там есть один человек, с копьем на плече (оратор имел в виду, конечно, поликлетовского «Дорифора»), расста­вил бы их по бульварам, чтобы видели все, какие люди нам нужны». — Реплика с конца стола: «Товарищ комис­сар, они же — голые».— «А что из того?» Заседание кон­чилось предложением одному из присутствовавших известных поэтов написать «лозунг». Последний был от­печатан и расклеен по улицам Москвы:

«Тогда лишь гражданин чего-нибудь достоин,
Когда он гражданин и воин».

Это была естественная для молодой страны спонтанная парафраза из речи Перикла в V веке до нашей эры, обра­щенная к гражданам демократических Афин, о которых в 1918 году вышла безусловно хорошая и очень умест­ная книга, научно-популярная, ленинградского профессора Б. В. Фармаковского... Антиковеды назвали бы лозунг «Калокагафией» и были бы правы!

И еще один малый штрих личных впечатлений... Кам­пания монументальной пропаганды, хорошо освещенная в нашей литературе. Снятие часто действительно никуда не годившихся царских и генеральских памятников. Конкурс на новые памятники. Один из них — выставка проектов в свободном помещении Музея изящных искусств. На правах одного из сотрудников Музея через попустительство охра­ны я задним ходом прошел к залу, в котором выставлены были проекты памятника «Освобожденному труду»; им надо было заменить снятый с вполне еще пригодного пьедестала восседавшего на троне Александра 1П (скульп тор его изобразил со скипетром в одной руке и с шаром державы в другой. По Москве еще до революции ходила эпиграмма: «Сидит Саша на реке и играет в бильбоке» — в игре этой надо было на .палочку поймать шарик). На вы­ставке проектов — работы В. И. Мухиной, Б. Н. Терновца, Б. Д. Королева и других московских скульпторов. Един­ственный раз автор этих строк увидел В. И. Ленина близко, рядом с А. В. Луначарским за осмотром проектов. Ленин останавливается около «футуристического» проекта Б. Д. Королева. Скульптор (которому я впоследствии по­святил маленькую монографию) дает объяснения.

В. И. Ленин отвечает вполне вежливо, что в этом разбе­рется товарищ Луначарский.

Оборачивается, чтобы идти дальше,— и я замечаю то, чего не увидел скульптор и о чем я, понятно, ему не сказал: веселую быстро исчезнув­шую улыбку на серьезно приветливом лице Владимира Ильича.

1919 и затем 1920 годы — время серьезных попыток создания новых организованных институтов. Остро вставал вопрос об учете и охране памятников искусства и культу­ры. Одним из самых значительных центров культурной жизни Москвы стал Отдел по делам музеев и охраны па мятников, помещавшийся в Мертвом переулке около Кро­поткинской улицы в бывшем особняке М. К. Морозовой, где происходили до революции многие собрания интел­лигентских обществ, где был автор этих строк частым посетителем. При Отделе по делам музеев, где большую роль играл А. М. Эфрос и другие видные деятели не ака­демически университетской, а муэейно-общественной Мос­квы, были частично реализованы первые опыты создания научных объединений искусствознания.

Первым из них был МИ ХИЛ!, Московский институт историко-художественных изысканий и музееведения, внача­ле мыслившийся как «ученый аппарат Всероссийской коллегии по делам музеев», на рубеже 1919 и 1920 годов официально примкнувший к московской секции, образован­ной в Петрограде в Академии истории материальной куль­туры. Его персональный состав поучителен для того вре­мени, в частности для истории советского искусствознания.

Ведущими членами, которым была поручена организация специальных секций, были: А. И. Анисимов, Н. Б. Бакла­нов, Б. Р. Виппер (ему была поручена секция древнего искусства), Ф. В. Фогель, В. А Городцов, И Э. Грабарь, Н. Г. Машковцев, П. П. Муратов, Н. И. Романов, М. С. Сер­геев, А. А. Сидоров (секция библиотечной подготовки), Т. Г. Трапезников, Н. М. Щекотов, П. Д. Эттингер, А. М. Эфрос. Председателем был избран П. П. Муратов, А. М. Эф­рос в его правлении был главной деятельною фигурой. Объединение некоторых лиц из университетской среды с музейными работниками и представителями художе­ственной критики казалось правильным, и только был МИХИМ совсем нежизнеспособным. В том же 1920 году на его основании был создан при Отделе по делам музеев менее многолюдный СЕТИМ (Семинар по теории искусств и музееведения) во главе с тем же П. П. Муратовым. Но и «семинар» был недолговечен. Слишком решительны были эстетические и идеологические расхождения между его участниками. Резко обособлялась позиция А. М. Эфроса, призывавшего всемерно «учиться у Запада», и хотя бы лично автора этих воспоминаний, с 1919 года привлечен­ного к активному участию в журнале секции искусств Московского Совета «Творчество».

В 1920 году — частные и общие размежевания, более или менее глубокие, принципиальные или компромиссные позиции художников, теоретиков, историков, музейных деятелей. Был основан при отделе ИЗО НКПроса извест­ный Институт художественной культуры (ИНХУК), про­грамма которого, стремившаяся синтетически охватить все виды всех искусств, была составлена В. В Кандинским, апостолом абстракционизма, из ИНХУКа в конце того же года вышедшим. В «Творчестве», журнале, издаваемом Моссоветом, первым редактором был А. С. Серафимович, знаменитый писатель-реалист, и вся установка редакции и сотрудников была нацелена на удовлетворение нового мас­сового читателя и зрителя. Лозунгом была правда в отра жении жизни молодого государства, строящего социализм в труднейших условиях. Пишущий эти строки ясно видел и в метаниях Наркомпроса и в исканиях художников разных школ и традиций единство большой цели: быть с народом. Видел и иное: стремление ряда мастеров и дея­телей искусства, среди которых были и близкие друзья автора этих строк, бросить Родину в ее трудностях, уй­ти на работу ближе «по вкусу» или в жизнь, представ­лявшуюся более легкой, или по другим причинам.

Историк художественной культуры нашей страны тех лет должен будет отчетливее, нежели это доселе сделано, разобраться в причинах и характере эмиграции деятелей искусств из их Родины. Были факты различного смысла и недомыслия. Были акты прямой вражды и горьких ошибок, впоследствии исправляемых. В числе имен, упоминаемых в данной главе «Воспоминаний», встречаются имена и та­ких лиц, которым Революция и строительство советской культуры были изначала чужды, и таких, кто, принимая Октябрь «по-своему», не смог или не захотел работать вместе с новыми кадрами, выдвинутыми жизнью, над соз­данием или освоением лозунгов социализма и реализма... Автор этих строк считает себя неправомочным говорить здесь о причинах, побудивших покинуть нашу страну на­всегда или на время иных художников и искусствоведов. Подчеркнуть надо другое: наличие борьбы между остав­шимися на различных идейных и художественно-эсте­тических позициях.

«Творчество» последовательно защищало реализм как лучшее завещание передового русского искусства XIX века, как потребность нового массового зрителя, молодежи, ра­бочих, красноармейцев. Основным художественным кри­тиком журнала был Д. И. Мельников, сам художник, хороший рисовальщик и карикатурист. Автор этих строк в «Творчестве» сохранял свою позицию историка искусств, популяризатора классики и изучателя передовых явлений в искусстве Запада, но в первую очередь в советской худо­жественной жизни. Принадлежит автору такая обзорная статья, как «Два года русского искусства и художествен­ной деятельности», за которой последовала в 1920 году на страницах сборника «Красная Москва» статья о художе­ственной жизни за первые три года Советской власти. Не может забыть пишущий эти строки, что в мае 1919 года он выступил с публичной лекцией, посвященной 400-летию со дня смерти Леонардо да Винчи, в переполненной новым составом слушателей аудитории Политехнического музея...

Популяризатором искусства (вполне охотно призна­ваясь — на разных уровнях успеха!) автор считал себя обязанным быть всю свою жизнь — даже если это препят­ствовало бы его научно-исследовательской работе по спе­циальности...

Что именно последняя — научная — работа в области искусства необходима, что без знания истории, теории и практики искусства нельзя добиться развития и достойно­го уровня культуры, не только художественной, было ясно всем. На базе частно-любительской упомянутого выше «Общества старины» сплотилось Русское общество друзей книги. В Наркомпросе после оказавшихся нежизнеспособ­ными МИХИМа и СЕТИМа, замкнувшегося в разработке ограниченных задач ИНХУКа, была в июне 1921 года об­разована под председательством выдвинувшегося в универ­ситетской музейной среде А. Г Габричевского комиссия из 23 человек — искусствоведов, художников, архитекто­ров, музыковедов,— ставшая в несколько измененном со­ставе и при личном контроле со стороны А. В. Луначар­ского основой будущей Российской (затем Государственной) Академии художественных наук. Был реорганизован Уни­верситет. Трое из приват доцентов историко-филологическо­го факультета по кафедре истории искусств защитили «магистерские» диссертации: А. И. Некрасов, Б. Р. Виппер и пишущий эти строки. Над факультетом была создана Российская Ассоциация научно-исследовательских институ­тов общественных наук (РАНИОН) с Институтом искусство­знания и археологии. Начинались труды в условиях нового периода жизни всей нашей Великой Страны — перехода к строительству социалистической культуры.

Деятельность ГАХН и РАНИОН в 1921 —1930 годы заслуживает особого освещения...

А. А. Сидоров. Искусство 1976 г.