Добролюбов «...соблазняет меня авторство» |
|
Так записал Добролюбов в своем дневнике 15 марта 1853 года. Но «авторство» начало соблазнять его много раньше. Еще весной 1849 года тринадцатилетний воспитанник духовной школы задумал написать пьесу — комедию в духе распространенных в то время водевилей с традиционной любовной историей, малоправдоподобной, но хитро запутанной интригой, с вставными куплетами и т. п.
Комедия, задуманная Добролюбовым, по самому своему духу была настолько далека от тех интересов, которые господствовали в семинарии, и от того круга, в котором он вращался дома, что возникновение ее замысла можно приписать только влиянию со стороны. Вероятно, мальчик начитался подобных водевилей в журналах, которые попадали к нему в руки; также вероятно предположить, что он мог познакомиться с ними и непосредственно в театре: на сцене нижегородского театра в это время постоянно исполнялись водевили.
Как бы то ни было, но летом комедия была уже готова. При всей наивности многих ее положений, при всей пустоте содержания (впрочем, естественной и почти обязательной для водевиля тех времен) надо, признать, что она, пожалуй, немногим уступает большинству типичных произведений этого жанра. Язык комедии не лишен выразительности; налицо необходимая для водевиля сюжетная путаница; автор пытается даже наметить черты характеров действующих лиц. Словом, трудно поверить, что все это написано 13-летним мальчиком. Однако на рукописи комедии есть позднейшие пометки Добролюбова. «Первое мое сочинение... План составлен еще на пасхе 1849 г.».
К тому же времени относятся и первые его опыты в стихах и прозе. Стихи он начал писать еще раньше, чем пьесу. Почти одновременно он принялся за прозу; набросал большой диалог («Разговор о пользе зимы»), сочинил рассказ из провинциальной жизни («Приключение на масленице»), начал нисколько повестей на нижегородские темы.
Тогда же (1849 — 1850) он попробовал свои силы в критике, разобрав стихи семинариста М. Лебедева (в рукописном журнале «Ахинея»), а затем и в публицистике — написал несколько статей для нижегородской губернской газеты, оставшиеся ненапечатанными. Он усердно занимался латинским языком и в четырнадцать лет переводил стихи Горация. Постоянным и прочным был его интерес к фольклору. Уже в первые семинарские годы Добролюбов не только изучал народную поэзию по печатным источникам, но и сам с увлечением собирал народные загадки, пословицы, приметы и поверья, поговорки и песни. В результате этой работы им были подготовлены обширные «Материалы по изучению Нижегородской губернии».
Один только перечень этих трудов юного Добролюбова говорит о необыкновенной разносторонности его интересов и необычайно раннем развитии. Наряду с чтением литературные занятия заполняли всю жизнь юноши, им посвящал он все время, которое оставалось у него после ежедневных семинарских уроков.
Разумеется, впервые взявшись за перо, он еще не знал, кем ему суждено быть — поэтом, беллетристом, драматургом или критиком. Но сама настойчивость, с которой он пробовал себя в разных жанрах, говорит о том, как рано зародилось в его душе еще неосознанное стремление к литературе, к писательству. Дальше мы увидим, что это стремление стало вполне осознанным также очень рано, гораздо раньше, чем принято думать.
В архиве Добролюбова, хранящемся в Институте литературы Академии наук СССР, есть несколько тетрадей, сшитых из грубой, серовато-желтой бумаги. На обложке одной из них можно прочесть такую надпись: «Стихотворения, стихоллетения, рифмоплетения, пиитические вдохновения, стишищи, стихи, стишки, стишечки, стишонки и стишоночки Николая Добролюбова. Тетрадь 1-я...»
Вслед за этим замысловатым заглавием идут переписанные мелким, но по-детски разборчивым почерком стихи, относящиеся к летним месяцам 1849 года (самые ранние из дошедших до нас стихов написаны в начале этого же года).
Стихи — наиболее значительная часть его юношеского творчества. Они интересны прежде всего тем, что в них нашла свое отражение умственная и душевная жизнь молодого автора. У нас нет других документов, из которых мы могли бы узнать, какие мысли и чувства волновали его в ту пору.
Позднее Добролюбов вел дневник — драгоценную для нас хронику своей жизни; ранние стихи как бы предшествуют этому дневнику и в некоторой степени заменяют его. Правда, многое в этих детских стихах идет от литературы, от чтения, а не от жизни, многое в них косит откровенно подражательный характер. По и сквозь эту подражательность нередко пробиваются черты индивидуальности автора. Показателен уже самый выбор объектов для подражания. Юный Добролюбов особенно охотно пишет стихи в духе народных песен Кольцова. Вот отрывок одного из самых ранних его стихотворений, помеченного июлем 1849 года: ...Позади меня Поле чистое, Взбороненное Трудом пахарей... Здесь посеяно Все богатство их... Предо мной бежит Речка быстрая; В ней метаются Рыбки разные.. А вон там рыбак Их ловить идет, — Чтоб другим найти Пищу вкусную, А себе достать Лишь насущный хлеб. Но он счастливей Богачей иных: Он трудом своим Добыл хлеб себе...
В течение некоторого времени Добролюбов был по-детски удовлетворен своими поэтическими успехами. Он писал стихи довольно усердно, представлял свои опыты семинарским наставникам, и те отзывались о них с неизменной похвалой. В семинарии, среди товарищей, он пользовался репутацией поэта. Несколько позднее семинарист Андрей Крылов, уехавший из Нижнего, обратился к Добролюбову с просьбой, чтобы тот прислал ему свои стихи, и, между прочим, писал: «Приятно читать своих родных по одной школе поэтов...» Учителя ставили на его стихах пометки: «Хорошо», «Похвально», «Очень хорошо», «Стихи приятные». И не приходится удивляться, что вскоре у мальчика сложилось довольно высокое представление о своих поэтических способностях. Вероятно, именно в это время ему впервые явилась еще смутная мысль о литературе как будущей профессии.
Начитавшись стихов в журналах, Добролюбов начал подумывать о том, что и он мог бы появиться в печати. В один прекрасный день он решился. Несколько старательно переписанных стихотворений были положены в конверт и отправлены в Москву на имя редактора журнала «Москвитянин» М. П. Погодина. Это было осенью 1850 года. В сопроводительном письме юный поэт, явно стараясь походить на взрослого, писал обращаясь к Погодину: «Ваш прекрасный журнал, который год от году становится все лучше и лучше, отличается также особенной любовью к поэзии. Между несколькими посредственными произведениями в нем помещено было множество прекрасных стихотворений, замечательных и по мысли и по стиху. У меня также есть несколько стихотворений. Не смея причислять их к последним, могу надеяться, что они не совсем плохи для первых. Если найдете в них что-нибудь годное, прошу Вас поместить их в Вашем журнале». И вслед за этой сдержанной скромностью, обнаруживая всю присущую своему возрасту наивность, Добролюбов прибавлял: «Кроме этих, у меня есть еще до 30 или более стихотворений. Если Вам будет угодно, то я перешлю Вам их. Но прошу Вас в таком случае прислать мне за них 100 рублей серебром, не как плату, но как вспомоществование, потому что я, сказать правду, очень беден...»
Очевидно, кроме сладких помышлений о появлении в московском журнале, мальчиком руководили и соображения материального характера. По натуре он вовсе не был корыстолюбив; но, может быть, здесь сказалось естественное для подростка желание помочь семье, постоянно имевшей долги; а может быть, это была столь же понятная жажда известной самостоятельности (вспомним стихотворную запись, сделанную Добролюбовым при виде книг: «О, как бы желал я такое богатство иметь, чтоб все эти книги себе мог купить»). Во всяком случае, размышления о плате за стихи не покидали автора перед тем, как он решился отправить пакет в «Москвитянин» Видимо, он даже вел споры с кем-то из знакомых, утверждавшим, что получать деньги за стихи неприлично. Эти споры настолько взволновали его, что он посвятил им следующие строки: Не говори, что для певца За труд свой плату брать не должно, Что часть его — пленять сердца, А не корыстью жить ничтожной. Не говори: певец богат Богов священными дарами! Ужель не знаешь ты, мой брат, Что сыту быть нельзя стихами? Ужель, по-твоему, певец Живет одним воображеньем? Ужель всегда стихов творец Одет и сыт своим твореньем?.. ...Без средств и гений не творит. Без средств погибнет он для света. И часто бедностью убит Бывает весь талант поэта.
Это стихотворение было также приведено в письме к Погодину. Но молодой автор напрасно ждал ответа из «Москвитянина»: ответа не последовало. А впоследствии он очень стыдился своего поступка. Вспомнив о нем через два с лишним года, он отметил в дневнике: «Это давно лежит у меня на совести, и если когда-нибудь выведут меня на чистую воду, то я не знаю, что еще может быть для меня стыднее этого?..»
В декабре 1852 года он сделал еще попытку напечататься. Отобрав 12 лучших стихотворений и подписавшись «Владимир Ленский», он отправил их в редакцию «Сына отечества», на этот раз уже не выдвигая никаких требований. Но результат был тот же: ответа опять не последовало.
Эти неудачи не охладили Добролюбова, не уменьшили его тяги к поэзии. Наоборот, в нем продолжала зреть мысль о будущем литературном поприще. А неудачи заставили его строже отнестись к себе, к своему дарованию. Продолжая много писать, он теперь яснее видит свои недостатки. Стихи, которыми он еще вчера был доволен, сегодня кажутся ему никуда не годными. Пересматривая листки с прошлогодними плодами своей музы, он сам дает им уничтожающие оценки: «Ужели это я писал? Как глупо!..», «Жалко читать такие вирши», «Каждая строка по ушам дерет!..», «Стихотвореньишко вышло ничтожное» и т. п. Иногда он по нескольку раз возвращается к одному и тому же стихотворению, снабжая его все новыми и новыми ироническими замечаниями. Так, листок, на котором записано стихотворение на религиозную тему («Жизнь св. Василия Великого»), испещрен следующими пометками: «Далеко же уехал. 28 генваря 1851 г.», «Дальше-то и не поеду. 29 сентября 1851 г.», «И умно сделаешь, мой друг! Потому, что это очень глупые вирши... 15 декабря 1851 г.», «Совершенно справедливо. 5 января 1853 г.».
В этой способности критически отнестись к своему творчеству нашел выражение процесс быстрого созревания юноши. Не случайно, посылая Андрею Крылову в 1853 году тетрадь стихотворений, Добролюбов сурово разобрал их недостатки. По поводу одного из них он писал: «О пятом стихотворении мне уже как-то совестно говорить... это старая, престарая песня... Я уж столько развился нынче, что она мне кажется написанною как будто сто лет тому назад...»
Каковы же были стихи, о которых так резко отзывался сам автор? То, что он писал в классе словесности (то-есть в первые годы семинарского обучения) и представлял своим невзыскательным учителям, можно назвать рифмованными размышлениями на заданную тему — о природе, о временах года, о бренности человеческого существования.
Нередко это были стихотворные упражнения на религиозные сюжеты, переложения молитв и т. п. Показательны уже их заглавия: «Прощание с летом», «Наступающая осень», «Весна», «Летний вечер», «Весеннее утро», «Красота неба», «Солнце», «Звезды», «Жизнь святого Иоанна Златоуста» и т. п.).
Сам Добролюбов, называя эти стихи «заказными», жестоко осудил их в том же письме Крылову: «Это просто какая-то галиматья, без складу и ладу, без чувства и меры...»
Конечно, эти школьные стихи, носящие явные следы книжных влияний, весьма слабы по форме и несамостоятельны по существу, хотя даже они говорят о способностях мальчика, о его большой начитанности, о некотором знании основ поэтической техники. Но несравненно больший интерес представляют его «свободные, не заказные» стихотворения.
Неверно было бы думать, что они также сплошь подражательны, что в них нечего искать отражения реальных чувств автора и явлений окружавшей его жизни. При внимательном чтении в них можно найти и то и другое.
Разве не характерны, например, для Добролюбова стихи, воспевающие сладость труда («Труд») и осуждающие леность? В его детских тетрадях мы находим и «Эпиграммы на леность», и «Надписи к портрету ленивца», и «Сатиру на леность», где он обличает ...ленивых людей, Которые жажды познаний не знают, Бездействие коим труда веселей.
Разве не замечательна его «Молитва за себя», в которой он, провозглашая отказ от легкой жизни, от «пирушек и побед», заявляет: «Хочу по смерть мою работать и трудиться,, пока могу полезным быть»?
Интересны и стихи о любви к книгам («Импровизация») и размышление над неразрезанным журналом, кстати вполне самостоятельное по замыслу: ...Разрезывать ли мне твои листы? Что обещают мне твои страницы? Изображенье ли столичной суеты, Или поездку за границу? Или уездный мелкий городок, Иль сельской скуки описанье? Представишь ли ты мне наказанный порок, Иль добродетели страданье? Иль о преданьях старицы Разговоришься ты со мною? Иль о делах родной страны Польешься речью медовою? ...Иль будешь книги новые ругать? Или иметь к мим снисхожденье? Мораль ли дашь ты мне читать? Роман ли — нравов развращенье?..
В этих ранних стихах уже слышатся иронические интонации, столь характерные для зрелого Добролюбова. Склонность к сатире, к иронии, к насмешке вообще проявилась у него удивительно рано, уже в самых первых стихах, и навсегда осталась одной из ярких особенностей его литературного дарования — и как поэта и как критика.
Эпиграммы то и дело мелькают в его детских тетрадях. «Теперь свою настроим лиру на Ювеналовский манер», — восклицает юный семинарист в наброске 1849 года, задумав сделать сатирическое описание своего класса. Это «ювеналовское» настроение сказалось также в обличительном стихотворении «Один из моих знакомых», где самыми мрачными красками нарисован неприглядный портрет семинариста — «прямой образчик бурсака». Интересно в этом же смысле и почти программное стихотворение «Насмешка»,, в котором молодой сатирик заявляет: ...как рад я, если прямо Враля, педанта, гордеца Заденут ловкой эпиграммой И опозорят, как глупца!.. Вот прямо рыцарское дело; Порок казнить, изобличать...
Наконец, может быть, самое ценное в юношеской лирике Добролюбова — это стихи, отражающие его идейные искания, начало сомнений в истинах религиозного мировоззрения, а также раздумья его о себе, о своем призвании, своем будущем. Перед нами предстает образ молодого человека, живущего напряженной душевной жизнью, полного благородных стремлений. Пусть стихи его еще очень далеки от совершенства. Но мысль его постоянно возвращается к поэзии. Он рисует образ поэта, не понятого людьми, задумывается над судьбой писателей, тонущих в Лете со своими книжками в руках, рассказывает о вдохновении, о муках творчества («А иногда сидишь весь вечер за стихами... упорно борешься, как с лютыми врагами, с цезурой, рифмою, стопою и стихом»).
Почему так влекут к себе юношу эти темы? Да потому, что его любимая мечта — стать поэтом, прославиться на этом поприще. Недаром он упоминает в дневнике о своих «планах славолюбия» (правда, пытаясь осудить их по религиозным мотивам). С этими планами связаны и его думы о будущем, то мрачные и тяжелые («безотрадно, мрачно в будущность гляжу...»), то светлые и полные надежды.
«Надежды» — так и называется стихотворение, написанное б октября 1850 года. Здесь в довольно наивной форме высказаны очень серьезные мысли и прежде всего — уверенность в своих силах, которые мальчик надеется посвятить какому-то большому делу. Он говорит об «огне» в своей душе, о своих -способностях, которые не должны пропасть даром; его волнует предчувствие, что он не проведет жизнь «как и все». И в заключение он восклицает: Нет, я буду полезен и нужен отчизне, Нет, не сгиб я, и люди прославят меля!.. Еще я на заре моей жизни, Еще много надежд у меня!..
Какую же пользу надеялся он принести отчизне, какому делу мечтал посвятить свои силы? Вряд ли можно сомневаться в том, что это были мечты об общественной деятельности, о литературе, о служении отчизне пером поэта или писателя. В этом убеждает не столько само стихотворение «Надежды», сколько общая устремленность всех ранних стихов, с их двумя постоянными темами — участь поэта и тревожные раздумья о будущем. Здесь уместно вспомнить слова Чернышевского, которому было «известно доподлинно», что Добролюбов «уже в самой ранней юности начертал свой вполне определенный жизненный план и ясно наметил цель своей жизни и деятельности...» (эти слова сохранились в передаче критика и сотрудника «Современника» М. А. Антоновича).
Есть в детских тетрадях и еще очень важное стихотворение, написанное весной 1851 года. Оно так и озаглавлено — «Будущее». Автор говорит здесь о тяжелых днях, которые ждут его впереди, и вместе с тем заявляет о своей готовности выдержать «смертельный бой» с судьбой, сохранить свой «великий дух» в неравной борьбе. Что же это за борьба, за что собирается сражаться молодой поэт? Ответ на эти вопросы содержится в самом стихотворении: Я в броню терпенья облекусь, Истины мечом вооружусь И, с сознаньем правды и добра, Буду жить и завтра, как вчера.
Несмотря на отвлеченный характер этих признаний, мы вправе сделать вывод, что в юношеских мечтах о своей будущей судьбе Добролюбову рисовался — пусть еще неясный — образ мужественного деятеля, готового пострадать и даже погибнуть за свои убеждения, образ поэта — борца за правду. Если даже этот образ сложился не без влияния каких-то литературных источников, в частности лермонтовской поэзии, все равно он необычайно характерен для молодого Добролюбова.
Страстное стремление стать литератором неудержимо крепло в его сознании. Вскоре оно стало выражаться уже не в стихотворных аллегориях, а в прямых и категорических признаниях. Знаменательно, что, даже решившись ехать в столицу и мечтая об университете, он видел в этом только средство к достижению заветной цели. Он так и записал в дневнике: «Главным образом соблазняет меня авторство, и если мне хочется в Петербург, то не по желанию видеть Северную Пальмиру, не по расчетам на превосходство столичного образования: это все на втором плане, это только средство. На первом же плане стоит удобство сообщения с журналистами и литераторами...»
В. Жданов |
| | Карта сайта | |
