Добролюбов. Нижегородская глушь |
|
Глухо волновались массы закабаленного крестьянства. На Западе в это время — во второй половике 40-х годов — начался подъем революционного движения. Призрак коммунизма появился над встревоженной Европой. Вышел «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, прогремели европейские революции 1848 года, так перепугавшие самодержавие. Новые силы неумолимо наступали на старый порядок.
Реакционное правительство Николая I выступило в роли международного жандарма, душителя европейских революций. Понятно, что оно еще более решительно боролось с «пагубными учениями социалистов» в пределах своего государства. Но эти учения распространялись быстро и неудержимо. В Петербурге конца 40-х годов возник кружок передовой молодежи, где горячо обсуждались политические вопросы, шли споры о социализме и коммунизме, велись смелые разговоры о ниспровержении монархической власти. Это был кружок так называемых петрашевцев. В 1849 году наиболее видные участники кружка были арестованы, приговорены к смертной казни, затем замененной ссылкой в Сибирь, каторгой.
В Петербурге 40-х годов начинал свою революционно-пропагандистскую деятельность молодой Герцен; развертывалось поэтическое творчество Некрасова, в стихах которого зазвучал голос самого народа. На Украине созревал самобытный талант народного певца Тараса Шевченко. В этом движении русской литературы по пути народности и реализма нашел свое выражение процесс исторического развития России.
Стихийное волнение порабощенного крестьянства все более властно влияло на судьбы русской литературы. Мечты и надежды миллионных масс, их ненависть к угнетателям с особенной силой отразились в могучей проповеди Белинского, оказавшей огромное влияние на умы передовой молодежи. Любовь к народу и вера в его свободное будущее водили пером великого критика-революционера. В 1848 году он писал свои последние статьи о русской литературе, а ему уже готовили каземат в Петропавловской крепости. Слава его неслась по всей России. Петрашевцы повторяли на своих собраниях дышавшие гневом строки письма его к Гоголю.
А в это время в далекой провинциальной глуши, за сотни верст от Петербурга, там, где еще царила «вековая тишина», учились, росли, набирались сил для трудной жизни два молодых человека — два будущих борца, которым суждено было подхватить перо, выпавшее из рук Белинского, и в следующем десятилетии занять его место в русской литературе. В Саратове, на берегу Волги, жил молодой семинарист Николай Чернышевский; он готовил себя к великому гражданскому поприщу. Весной 1846 года, когда ему было 18 лет, он покинул родной город. Простая крестьянская телега, запряженная парой лошадей и покрытая брезентовым навесом, отправилась в дальний путь — из Саратова в столицу. Около пяти недель продолжалось это первое путешествие Чернышевского.
В другом волжском городе — в Нижнем-Новго-роде — протекала юность Николая Добролюбова. Он был восемью годами моложе своего будущего друга и соратника. Но та же мрачная действительность крепостнической России, с ее уродливым и. косным бытом, питала впечатления его детства.
Улицы и площади старинного русского города были живописно разбросаны на гористом берегу Волги при слиянии ее с Окой. В центре, на вершине холма, возвышались стены древнего Кремля, украшенные многочисленными башнями, окаймленные бульваром. Эти стены, выстроенные еще в начале XV века, видели немало исторических событий. Здесь когда-то собиралось ополчение знаменитого нижегородца Козьмы Минина.
В годы детства Добролюбова Нижний был городом купцов и попов. В середине прошлого века, по официальной статистике, в нем насчитывалось всего 30 тысяч жителей, из них духовенство (не считая семей) составляло около двух с половиной тысяч; купцы — более пятисот человек; жандармы, полиция и стража — более полутора тысяч.
Сравнительно небольшую прослойку составляло дворянство, жившее в своих особняках в центральной части города. Владельцы окрестных поместий и обедневшие дворяне, перебравшиеся на жительство в город, держались обособленной кастой, тщательно оберегая сословные традиции и предрассудки.
Единицами насчитывались в городе люди, представлявшие науку и культуру. Среди местной интеллигенции наиболее заметным лицом был Александр Дмитриевич Улыбышев, известный историк музыки, из библиотеки которого мальчик Добролюбов брал книги. Своей биографией Моцарта Улыбышев приобрел всемирную известность. В молодые годы он жил в Петербурге и, между прочим, играл видную роль в знаменитом литературном кружке «Зеленая лампа»; на собраниях кружка он встречал юного Пушкина. В доме Улыбышева, жившего на Малой Покровке, неподалеку от Добролюбовых, постоянно собирались музыканты (среди них был молодой композитор М. А. Балакирев), здесь исполнялись произведения классической музыки. В местном театре Улыбышев был непререкаемым авторитетом как критик и знаток искусства. Кстати, надо заметить, что нижегородский театр в те годы влачил довольно жалкое существование, хотя были в нем и талантливые актеры; первое место среди них занимал знаменитый Рыбаков, с блеском исполнявший роли Скотннина (в «Недоросле») и Земляники (в «Ревизоре»).
В 1848 — 1852 годах в Нижнем жил Михаил Ларионович Михайлов, будущий известный поэт и публицист, соратник Чернышевского и Добролюбова. Он занимал скромную должность в Соляном управлении, писал театральные рецензии и заметки а нижегородской газете. В 1850 году Михайлова разыскал и навестил Чернышевский, остановившийся в Нижнем на обратном пути из Саратова в Петербург; они познакомились еще в университете, где Михайлов посещал некоторые лекции в качестве вольнослушателя.
...С раннего утра сонные улицы Нижнего оглашались неистовым колокольным перезвоном множества церквей — их было в городе не менее четырех десятков. Неторопливо, крестясь на колокольни, шли к своим лабазам и лавкам купцы, открывали их, гремя засовами, раскладывали товары, зазывали покупателей. Потом часами сидели в трактирах, обсуждали городские новости. Возле трактиров были извозчичьи биржи — несколько извозчиков торчали около своих кляч в ожидании седоков. Мостовых в ту пору в Нижнем почти не было. Историк города замечает, что купцы и чиновники сопротивлялись постройке мостовых из опасения, что грохот колес по камням будет тревожить их сонное спокойствие. Поэтому какой-нибудь лихач, промчавшийся по тихой улице, обычно окутывал редких прохожих облаками густой пыли. По вечерам главные улицы скудно освещались фонарями с конопляным маслом. На самых людных перекрестках стояли полосатые будки — символ порядка, а возле них дремали стражники, вооруженные длинными и бесполезными секирами.
Только летом на два месяца оживал город, когда открывалась знаменитая нижегородская ярмарка. В эти месяцы сюда съезжалось множество купцов и промышленников, товары привозили из самых дальних мест. Сюда являлись купцы из Индии, Персии, Китая; из Европы приезжали дельцы и авантюристы, жаждущие наживы. Громадная ярмарка с бесконечными рядами лавок и магазинов, с балаганами, бродячими фокусниками, разношерстным людом представляла собой шумное и пестрое зрелище, увековеченное Пушкиным в «Отрывках из путешествия Онегина» (описание относится к более раннему времени, когда ярмарка была в Макарьеве); эти стихи еще в юности мог прочитать Добролюбов: Сюда жемчуг привез индеец, Поддельны вины европеец, Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей, Помещик — спелых дочерей, А дочки — прошлогодни моды. Всяк суетится, лжет за двух И всюду меркантильный дух...
Больше, пожалуй, и не было особых событий, которые бы нарушали монотонное, веками установившееся течение жизни. Впрочем, изредка в Нижний наезжали «высочайшие» гости — члены царской фамилии, и им устраивалась пышная встреча, однажды, в 1834 году, местное дворянство было взбудоражено приездом самого Николая I. Царь вместе с Бенкендорфом совершал путешествие по стране и решил «осчастливить» Нижний. Город огласился барабанным боем, начались парады и смотры.
Уезжая, самодержец распорядился построить новые казармы на берегу Волги. Николай приезжал сюда и позже, посещал ярмарку.
Иного рода событие произошло в конце 40-х годов. В городе, постоянно испытывавшем недостаток воды, построили водопровод, и по этому случаю было устроено торжественное празднество с богослужением и водосвятием. Вокруг общественного фонтана, сооруженного на Благовещенской площади (в частные дома вода не подавалась), собралось чуть ли не все население города. Нет сомнения, что здесь были и члены семьи Добролюбовых, жившей неподалеку, на Лыковой дамбе; вероятно, в толпе любопытных был и 11-летний Николай. История с открытием водопровода весьма показательна для характеристики быта того времени. Приводим здесь рассказ современника и очевидца.
«Покуда устраивали водопровод и фонтан, в городе было много толков рrо и соntrа. Скептики говорили, что вода едва ли может быть поднята на гору, имеющую отвесной высоты до тридцати семи сажен; что ничего подобного еще не устроено у нас в России, да едва ли есть где и в Европе, а если нет в Европе, то как же может быть в Нижнем-Новгороде?
Но все сомнения рассеялись, вое толки кончились 1 октября 1847 года, в праздник Покрова пресвятыя богородицы. В этот день, по распоряжению начальника губернии, назначено было торжественное освящение водопровода и фонтана, о чем жители Нижнего-Новгорода были извещены печатными объявлениями...
В тот день, несмотря на пасмурную осеннюю погоду, около фонтана образовалось гулянье: народ до поздней ночи не сходил с площади, экипажи с лицами высшего нижегородского общества беспрестанно подъезжали к фонтану; все пили и хвалили воду, которую после удаления от фонтана духовной процессии повезли и понесли по всем домам города».
Интересно, что на торжестве, происходившем после поповской церемонии, отцы города, вознося хвалу господу, провозглашая тосты в честь губернатора князя М. А. Урусова, даже не вспомнили о настоящих виновниках торжества — о тех, кто строил водопровод, представлявший, видимо, крупное и довольно сложное по тем временам техническое сооружение.
Была в Нижнем и другая жизнь — жизнь городской окраины, где ютилась беднота, бурлаки, кормщики, рабочие. Каждый год в весеннее время сюда стекались толпы людей в поисках заработка. Здесь были и беглые крестьяне, и городская беднота, и просто бродяги. По Волге в ту пору плавали деревянные парусные расшивы. В ветреную погоду они шли на парусах, а когда не было ветра, их тащили бурлаки. Этот изнурительный труд требовал громадного физического напряжения, а оплачивался он медными грошами. Однако недостатка в рабочей силе не было, потому что купец, нанявший артель бурлаков, чтобы доставить судно с солью или рыбой, скажем, из Нижнего в Рыбинск, так или иначе обязывался прокормить артель. Бесприютная голытьба, крепостные, сбежавшие от помещика, не могли и мечтать о лучшей доле. В Нижнем, на Софроновской площади, бывали целые бурлацкие базары, где перед началом судоходства на Волге купцы и их приказчики осматривали и выбирали живой «товар», стараясь нанять людей рослых и крепких.
В 1846 году на Волгу был спущен первый пароход, который начал совершать дальние рейсы. Он представлял собой несуразное плоскодонное судно, посредине которого стояла громадная и уродливая машина, производившая такой шум, что он был слышен за несколько верст. Двигалось это судно со скоростью пять верст в час (с грузом).
Однако предприимчивые купцы поняли выгоды, которые сулила им паровая машина. На Волге скоро появились крупные судовладельцы и пароходчики. В 1849 году неподалеку от Нижнего, вблизи деревни Соромовой было оборудовано большое по тем временам промышленное предприятие с двумя тысячами рабочих — первый на Волге судостроительный завод, которому впоследствии суждено было видеть и баррикады и мощные революционные демонстрации. Это было будущее Сормово. Рождение завода не могло не отразиться на всей экономике края и не могло не вызвать интереса нижегородцев. В городе говорили о чудовищной эксплуатации, которой подвергались полукрепостные сормовские рабочие. Они жили в смрадных казармах, окруженные строгим надзором, целиком зависящие от прихоти хозяина.
Таким был мир, окружавший Добролюбова в пору его детства. Правда, ему тогда еще не приходилось испытывать острых столкновений с этим миром. Условия домашней жизни и характер воспитания ограничивали сферу его наблюдений, и именно поэтому в позднейших воспоминаниях, особенно в стихах, сам Добролюбов нередко в идиллических тонах рисовал картины своего детства: Мне отчий дом рисуется во сис... Я вновь дитя с доверчивой душою... Под отческим надзором я расту, Не ведая ни страсти, ни сомнений; Заботливой рукой лелеемый, цвету Вдали от горя и людских волнений. (Из стихотворения «Сон»)
Однако мы знаем, как удивительно восприимчив и наблюдателен был Добролюбов, как необычайно быстро он развивался. Мы располагаем и драгоценным автобиографическим признанием (в статье «Когда же придет настоящий день?»), где говорится о том, как рано начали волновать мальчика чужие страдания: «Все, что я видел, все, что слышал, развивало во мне тяжелое чувство недовольства; в душе моей рано начал шевелиться вопрос: да отчего же все так страдает, и неужели нет средства помочь этому горю, которое, кажется, всех одолело?..» После этого мы вправе сказать, что впечатления окружающей жизни оставляли глубокие следы в сознании Добролюбова даже и в те годы, когда он еще не умел отнестись к ним критически и когда вместо разумного ответа на запросы ищущего ума наставники преподносили ему готовые «прописи» в духе христианской морали. Пусть косная среда цепко держала его в своих объятиях, пусть он был подвержен всем предрассудкам этой среды, — все равно картины мрачной и жестокой действительности с ее нищетой, угнетением личности, бесправием масс неизбежно западали в его душу. И когда пришло время кризиса, крутого перелома во взглядах юноши на мир, тогда впечатления детства сьграли свою роль, помогли сложиться его новым убеждениям.
Решающее значение в этом процессе имели годы, проведенные в семинарии. То был период усиленной работы над собой, период стремительного умственного развития, выработки критического, самостоятельною отношения к жизни и людям.
В. Жданов |
| | Карта сайта | |
