Размеренно текла жизнь в доме нижегородского священника Александра Ивановича Добролюбова. Семья была большая, и чуть ли не с каждым годом она увеличивалась. Хозяйка дома, Зинаида Васильевна, была добрая, скромная женщина, всегда утомленная бесконечными заботами, детьми, одиночеством.
Редко выпадали минуты, когда она видела мужа свободным от дел, поглощавших все его время. Занятый церковной службой, уроками в духовном училище и хозяйственными делами, в особенности постройкой дома, Александр Иванович почти не касался воспитания детей. Характера он был строгого, и дети его побаивались, хотя ничего похожего на семейный деспотизм, столь распространенный в те времена, в семье Добролюбовых не было.
Дети редко видели отца, а когда видели, то он казался им угрюмым, раздражительным. Даже старший из наследников, Николай, пользовавшийся особой благосклонностью родителей, не чувствовал близости к отцу. Мальчика огорчало, что нелегкая жизнь и вечные заботы сделали Александра Ивановича хмурым, недовольным, иногда мелочным и придирчивым. Впрочем, это не мешало ему с самых юных лет относиться к отцу с неизменным уважением. В доме вообще царила атмосфера беспрекословного почитания старших.
Александр Иванович родился в 1812 году. Он происходил из духовного звания: его отец был сельский дьякон, служивший в Лукояновском уезде Нижегородской губернии, в селе Тольский Майдан. Несмотря на бедность, царившую в доме, Александру Ивановичу удалось поступить в Нижегородскую духовную семинарию. О материальном быте семьи и о среде, в которой вырос отец будущего критика, дает некоторое представление .сохранившееся письмо его родителей — дьякона Иоанна Добролюбова и его жены Марии. Вот что писали они в августе 1830 года сыну-семинаристу, жившему в Нижнем на квартире у семинарского сторожа (приводим с соблюдением орфографии оригинала):
«Любезнейший сынок наш Александр Иванович!
При всяком благополучии многодетно здравствуй... Прозба твоя об денгах для нас трудновата, ибо оных мы мало имеем но как ты объявляешь нам свои необходимости в покупке книг и прочем, посему посылаем тебе через Ивана Егорова и Андрея Архипова двадцать четыре рубля с полтиной. Употреби их как в письме прописываешь, то есть на необходимое; а прихотей и подозрительных занятий всемерно удаляйся... От нас же не требуй вовсе до рождества Христова, когда с нами увидеться лично по случаю отпуска в наш дом. С Андреем Архиповым посылаем тебе Горшочик маслица коровьего...».
В 1832 году Александр Иванович окончил семинарию и был назначен учителем духовного уездного училища. Спустя два года, когда ему было около 23 лет, он женился на дочери нижегородского протоиерея Василия Федоровича Покровского, к тому времени уже покойного. По тогдашнему обыкновению, Добролюбов, став священником, получил его приход в качестве приданого за женой и начал служить в той же Верхнепосадской Никольской церкви. 24 января (5 февраля по новому стилю) 1836 года у Добролюбовых родился сын Николай.
Александр Иванович был человек деятельный, энергичный и для своего времени довольно образованный; он интересовался литературой, находил время для чтения. Об этом свидетельствуют и отзывы современников, и порядочная библиотека, которую он составил себе, — в ней насчитывалось свыше 650 томов; среди них было немало книг, сыгравших свою роль в развитии Добролюбова-сына.
Добролюбов-отец пользовался известностью в городе. В конце 30-х годов он с увлечением занялся строительной деятельностью — постройкой домов. Преодолевая разнообразные трудности, во многом отказывая семье,. Александр Иванович все-таки сумел построить двухэтажный каменный дом, имевший коммерческое назначение, и небольшой флигель для себя. Строитель надеялся, что, сдавая дом внаймы квартирантам, он сумеет покрыть громадные долги, в которые ему пришлось залезть. Надеждам этим, однако, не суждено было осуществиться вполне: материальные затруднения всю жизнь сопутствовали семье Добролюбовых; долги, унаследованные от отца, омрачили и молодые годы старшего сына.
В незаконченном беллетристическом наброске, сохранившемся в бумагах Добролюбова 1852 года, нашли отражение те слухи и разговоры, которые велись между нижегородскими обывателями по поводу строительства, затеянного Александром Ивановичем.
«Большой каменный дом Андрея Тихоныча, — читаем мы в этом наброске, — возбуждал общее удивление в жителях небольшого городка Древлянска. И надобно признаться, что это удивление было не совсем неосновательно. Построенный на высокой горе, окруженный со всех сторон какими-то садами, составлявшими, повидимому, чье-то чересполосное владение, дом этот один-одинешенек красовался на высоте... Вокруг его не было решительно никакого строения, кроме разве принадлежащих к нему же — небольшого флигеля и различных хозяйственных пристроек, очень живописно разбросанных по двору. Перед самым домом устроен был так названный древлянцами — Зеленский съезд... Подымаясь и спускаясь по Зеленскому съезду, мирные граждане города никогда не могли удержаться, чтобы не взглянуть на дом Андрея Тихоныча с несколько неприязненным чувством... Все только удивлялись и завидовали Андрею Тихонычу...
Впрочем, сам хозяин не пользовался плодами трудов своих и совершенно напрасно подвергался гневу своих добрых сограждан. Он жил в маленьком флигелечке, а в большой дом пускал постояльцев. Казалось бы, надо замолкнуть злым языкам, представлявшим Андрея Тихоныча каким-то маленьким Крезом. Доказательство небогатого состояния его было налицо. Он сам очень логически выводил, что ему не было бы никакой нужды тесниться с семейством своим в дрянном флигеле, если бы была возможность жить в хорошем, каменном доме. Но жители Древлянска питали особенное нерасположение к каменным домам и хозяевам их и потому не внимали никаким доводам Андрея Тихоныча и вместо ответа говорили обыкновенно в сторону: «Вот вздор какой! Знаем мы эти дела! Если б ничего у него не было, кто бы велел ему строить этакие хоромы?»
В этом отрывке многое неясно, и он нуждается в дополнительном изучении. Вряд ли следует принимать буквально все содержащиеся в нем сведения, а в лице Андрея Тихоныча не обязательно видеть точное изображение Добролюбова-отца, тем более, что дальше о нем говорится как о чиновнике по особым поручениям, состоящем при древлянском губернаторе. Перед нами попытка художественного описания, автор которого считал себя вправе заменять имена, сознательно перепутывать факты и т. п. И все же нет сомнения, что в этом описании получили отражение реальные факты, характеризующие и отношение обывателей к строительным успехам Александра Ивановича и имущественное положение семьи, как оно представлялось сознанию 15-летнего юноши.
Александр Иванович, судя по всему, не оказал прямого влияния на развитие сына, на формирование его характера. Гораздо большую роль сыграла в этом смысле Зинаида Васильевна, горячо любившая своего первенца. Судя по воспоминаниям ее старшей дочери Антонины, Зинаида Васильевна была прекрасной матерью и образцовой хозяйкой. Имея на руках огромную семью (у нее было четыре дочери и три сына), она содержала весь дом в необыкновенном порядке. Своих детей она с малых лет настойчиво приучала к труду, чистоте и порядку. Она сама вела хозяйство и работала на всю семью. Она же занималась и первоначальным обучением детей.
Самые ранние впечатления детства были для Добролюбова всегда связаны с нежной любовью к матери, с воспоминаниями о ее постоянных заботах. Мы очень мало знаем о Зинаиде Васильевне. Можно думать, что она получила обычное домашнее образование. Сохранилось, например, свидетельство о том, что в трехлетнем возрасте Добролюбов знал наизусть басни Крылова, заучив их со слов матери, стремившейся передать сыну все, что знала и умела сама. Это она внушила ему первые понятия
о добре, честности, любви к людям. Она в 5 — 6 лет научила его грамоте, она же пыталась приохотить его к музыке: для обучения сына игре на фортепиано был приглашен специальный учитель. И спустя много лет, в минуту раздумья, Добролюбов, вспоминая детство и отчий дом, записал в своем дневнике: «Я учился играть на фортепиано и... плохая игра моя утешала мою бедную мать...»
Многим был обязан Добролюбов Зинаиде Васильевне, и вполне заслуженной была его трогательная привязанность к ней. После смерти матери, потрясенный горем, он писал в дневнике: «С ней сроднился я с первых дней моего детства; к ней летело мое сердце, где бы я ни был, для нее было все, что я ни делал. Она понимала эту любовь...»
В доме был еще человек, навсегда оставшийся в детских воспоминаниях Добролюбова, — это няня Наталья Осиповна, простая крестьянская женщина, «большая мастерица сказки сказывать и песни петь», искусство которой Добролюбов не забывал даже будучи петербургским студентом. Она пробудила в его душе любовь к народной поэзии. И недаром еще в юные годы он запечатлел образы ее «дивных сказок» в стихотворном наброске:
Стал я слушать со вниманием,
Как моей сестрице маленькой
Нянька сказывала сказочки —
Сказки дивные, старинные,
Все про храбрых, сильных витязей
Про дела их молодецкие
И про битвы богатырские.
Про сражения с полканами,
С колдунами, с исполинами,
И про прочие их подвиги,
Все — достойные бессмертия...
Добролюбов рос и развивался очень быстро Когда мальчику исполнилось восемь лет, отец начал поговаривать о том, что пора бы ему начать учиться как следует. Зинаида Васильевна уже выучила сына всему, чему могла. Разумеется, мысль о светском образовании даже и в голову не приходила Александру Ивановичу. Духовное училище, семинария, а затем, в лучшем случае, духовная академия — вот путь, который намечал он для сына, обычный в те времена путь молодого человека, происходившего из духовного звания. Однако приближались новые времена, и многое должно было измениться в русской жизни; этого не мог учесть Александр Иванович. Планам его не суждено было сбыться.
На первых порах решили не отдавать Николая в училище, а готовить его дома. Сначала с ним около двух месяцев занимался бывший семинарист Садовский, только что кончивший курс в нижегородской семинарии. Но вскоре он получил должность священника, и занятия его с маленьким Добролюбовым прекратились. Тогда Александр Иванович приглядел в семинарии толкового и развитого юношу лет семнадцати, по имени Михаил Костров, очень нуждавшегося в средствах. Он считался одним из лучших учеников и, вдобавок, был знаком семье Добролюбовых, потому что жил на квартире у их родственников, у тетки Фавсты Васильевны Благообразовой (старшей сестры Зинаиды Васильевны).
С сентября 1844 года семинарист философского класса Костров начал регулярно бывать в доме Добролюбовых на Лыковой дамбе. С первых же дней молодой преподаватель был поражен дарованиями и любознательностью своего ученика: с необычайной быстротой он усваивал все, что говорилось на уроках, делая большие успехи в латинском и греческом языках, в географии и священной истории, в русской грамматике и в чистописании, — словом, во всех предметах, которые предусматривались программой тогдашних духовноучебных заведений. Из комнаты, где шли занятия, родители Николая постоянно слышали: «почему?», «отчего?», «как?». Ученик скоро привязался к своему учителю, полюбил его и навсегда сохранил это чувство.
Довольный прилежанием сына, Александр Иванович предоставил Кострову полную свободу в педагогическом отношении, то есть не мешал ему вести дело так, как тот находил наиболее полезным для своего ученика. Попрежнему отдавая все время служебным и хозяйственным занятиям, отец изредка заходил в классную комнату, осведомлялся об успехах сына и задавал ему несколько вопросов по тому или другому предмету. Ответы всегда были толковые, обстоятельные, свидетельствовавшие не только о знании предмета, но и о том, что мальчик учился охотно и добровольно, а не «из-под палки».
Как видно, Костров умел разумно организовать занятия со своим выдающимся учеником. «Поступив к нему в учители, — писал он впоследствии в своих воспоминаниях о Добролюбове, — я старался, во-первых, заохотить его к учению, чтобы «учиться» обратилось для него в главную и насущную потребность; а во-вторых, доводить его до ясною, по возможности полного и отчетливого понятия о каждом предмете, не слишком заботясь о буквальном заучивании им уроков...»
Общение с Костровым и его уроки, продолжавшиеся около трех лет, принесли несомненную пользу маленькому Добролюбову. Именно в эти годы начали складываться многие черты его натуры — трудолюбие, чувство долга, любовь к науке, необычайная настойчивость в стремлении овладеть знаниями. И если Костров не мог и даже не пытался поколебать патриархально-религиозные основы домашнего воспитания, полученного Добролюбовым, то во всяком случае он способствовал пробуждению его способностей, приучал его свободно и самостоятельно мыслить. По мнению Чернышевского, из всех учителей Добролюбова «ни один не приобрел таких прав на нашу признательность за содействие развитию гениальных способностей его», как Михаил Алексеевич Костров.
Мы очень мало знаем о ранних годах жизни Добролюбова, но нельзя сомневаться в том, что по умственному развитию он стоял неизмеримо выше большинства своих сверстников. Его кругозор отнюдь не был ограничен рамками школьной программы, его знания были весьма обширны. Об этом свидетельствует, в частности, любопытная литературная игра, которую Добролюбов придумал, когда ему только что исполнилось одиннадцать лет. Несколько дошедших до нас листков бумаги позволяют судить о том, что это была за игра.
Добролюбов дружил с мальчиком, семья которого снимала квартиру в доме его отца. Они часто бывали друг у друга и вели, как сказано в одном письме Добролюбова, «воинственные игры». Один из игроков писал письма от имени литературных героев, знаменитых полководцев, царей и т. п. Другой отвечал на эти письма также от имени исторических деятелей. Точно известно, что друзья обменялись не менее чем семнадцатью письмами такого рода, причем некоторые из них написаны на латинском языке.
Уцелели же всего три письма, принадлежащие Добролюбову. Вот как выглядит текст одного из этих писем:
«Ваше Величество
Государь Император Наполеон!
Вы предложили нам войну, и из объявляемой Вами причины я заключаю, что нам с Вами никак нельзя ужиться дружно. Конечно, я не надеюсь покорить Вас; но почему не испытать счастья? Итак, желаю войны.
Аннибал.
Карфаген,
1847 года, мая 9».
При всей наивности этой детской переписки нельзя не заметить, что ее участники должны были обладать известным запасом знаний, чтобы столь свободно обращаться с историческими фактами и именами. Спустя несколько лет Добролюбов с теплым чувством, даже «со слезами на глазах», вспоминал и своего приятеля (в 1848 году вместе с семьей уехавшего из Нижнего) и литературную игру, которой они предавались с таким увлечением. Это были воспоминания о последних днях детства.
«С этими играми, кажется, кончилось для меня то время, когда рассудок мой не возмущал спокойствия и радостей сердца, — так писал Добролюбов спустя несколько лет в письме к своему бывшему товарищу. — Часто, очень часто с безотчетным, невыразимым восторгом вспоминаю я самые пустые подробности, самые незначительные обстоятельства наших детских игр, и меня утешают даже наши глупости. У меня и теперь еще хранятся письма Ромула, Аннибала, Батыя, Фердинанда к Наполеону и писанные Вашей рукой ответы его на эти письма! Не помните ли и Вы об них?..»
Эти воспоминания связаны с летними месяцами 1847 года, когда для Добролюбова кончалась пора детства. Примерно к тому же времени относится еще одна его ранняя привязанность, о которой он сам позднее рассказал в письме к тетке. К Добролюбовым в гости часто приходила Дунечка Улыбышева, родственница музыкального критика Д. Д. Улыбышева, жившего в Нижнем. Всегда веселая, изобретательная в детских играх, она оставила о себе самые светлые воспоминания в памяти Добролюбова. Спустя много лет, уже будучи студентом, он писал о ней из Петербурга тетке Фавсте Васильевне: «Если она еще в Нижнем и если Вы ее увидите, то скажите ей, что я ее до сих пор люблю, как радужное воспоминание счастливого и незаметно промелькнувшего детства...»
К лету 1847 года занятия с Костровым были закончены. Детские игры и привязанности тоже остались позади. Хорошо подготовленный развитой не по летам, Добролюбов в сентябре поступил в уездное духовное училище, сразу в четвертый и последний класс. Михаил Костров был в это время на последнем курсе семинарии.
Когда ректор училища привел скромного и застенчивого 11-летнего мальчика в класс, новые товарищи удивились и встретили его не слишком дружелюбно. Самые молодые из них были старше его на два года, а многим уже стукнуло пятнадцать. Все они, уже четыре года просидевшие в стенах училища, с досадой и завистью смотрели на новичка, поступившего прямо в четвертый класс.
— Да что ему! — говорили некоторые из них. — У него отец-то Никольский священник, богатый. Дом какой! Каменный! А наш то ректор поросенка примет и сделает что угодно...
К этому добавляли, что у матери одного из учеников почтенный руководитель духовного училища не постеснялся взять семь копеек — все, что она могла принести. А у тетки другого ученика «три горшка принял и за неделю до Рождества отпустил домой», в чем откровенно признавался сам счастливец, явившийся на рождественские каникулы за неделю до срока.
Прошло немного времени, и эти разговоры сменились совсем другими. Первые ученики класса явно встревожились:
— Говорят, братцы, он подготовлен хорошо. А латинский как знает! Книг много у отца... Он уж Карамзина прочитал...
И первые ученики начали присматриваться к опасному конкуренту. Мальчик показался им на редкость тихим, благовоспитанным, нежной наружности; у него были мягкие руки, он был застенчив, как девочка, и дичился товарищей. Перед приходом учителя и на переменах он не принимал участия в общих играх и возне, а сидел на своем месте и читал книжки, принесенные из дому.
Можно подумать, что будущие семинаристы должны были невзлюбить тихоню и избрать его предметом постоянных насмешек, как это обычно бывает. Но получилось иначе. Николай Добролюбов, несмотря на юность, сумел быстро завоевать уважение товарищей своей серьезностью, знаниями, начитанностью. Его присутствие в классе повлияло даже на характер и ход занятий; многие ученики стали лучше учиться. Одноклассник Добролюбова Митрофан Лебедев рассказывает, например, что учитель латинского языка обычно задавал трудные переводы с русского на латинский, заставляя учеников самостоятельно выполнять эту работу. Добролюбов всех поразил тем, что представил не только полный перевод текста, но и дополнил его новыми материалами. После первого же опыта он получил высокую отметку.
Наиболее удачные из его упражнений учитель, отличавшийся суровостью и даже жестокостью, сам с удовольствием читал и разбирал в классе. Многие ученики стали тянуться за Добролюбовым, изучение трудного латинского языка сделалось гораздо интереснее, как вспоминает тот же Лебедев. Очевидные успехи оказывал Добролюбов и в священной истории, которая считалась одним из главных предметов, а также в географии и арифметике.
Так прошел год. Летом Добролюбов окончил училище и перешел в семинарию, на второе отделение словесности (первый класс состоял из двух параллельных отделений).
Его бывший учитель Костров к этому времени закончил семинарию и, как отличный ученик, был послан в Москву, в духовную академию, для продолжения образования. С семьей Добролюбовых он продолжал поддерживать самые дружеские отношения. Успешно выдержав приемные испытания, он прислал им из Москвы письмо, в котором сообщал эту радостную новость. Ответить Кострову от имени всей семьи было поручено его бывшему ученику. 18 сентября 1848 года Добролюбов написал свое, по всей вероятности, первое письмо (более ранних писем его мы не знаем). Вот что в нем было сказано:
«Почтеннейший наставник мой, Михаил Алексеевич!
Письмо Ваше от 7 сентября мы имели удовольствие получить. Душевно радуемся и от всего сердца поздравляем Вас, что труды Ваши увенчались желанным успехом, чего и должно было ожидать, судя по Вашим занятиям. Желаем Вам всяких успехов также и во все продолжение учения Вашего. Чувствительно благодарим Вас за Вашу память о нас. Мы все, слава Богу, здоровы, чего и Вам искренно желаем. Я переведен во второе отделение словесности третьим учеником, чем я, конечно, обязан Вам; и за это позвольте искренно поблагодарить Вас, ибо Вы были первый мой наставник, и я обязан всегда помнить Вас, так как Вы дали первое развитие моим способностям.
С искренним почтением имею честь быть
ученик Ваш Н. Добролюбов».
Впоследствии, кончив курс в академии, Костров вернулся в Нижний и получил должность инспектора духовного училища. Он продолжал оставаться близким другом семьи Добролюбовых. После смерти Александра Ивановича он женился на его старшей дочери Антонине и занял место ее отца, то есть стал священником Никольской церкви, где служил до конца своих дней (он умер в 1886 году).
С сентября 1848 года начались занятия в семинарии, где Добролюбову пришлось провести пять лет. Начался новый период его жизни — юность.
В. Жданов |