Художник и книга

Далеко не каждому художнику выпадает на долю такое признание, какое довелось узнать Дмитрию Спиридоновичу Бисти в свя­зи с его персональной выставкой. Люди, как будто совсем разные по своим художествен­ным убеждениям, единодушно сошлись в оценке его как одного из самых талантли­вых современных графиков.

 Художник ярко индивидуальный, со своим очень личным творческим мировоз­зрением, он в то же время живет всеми художественными исканиями современного искусства. Разговор о творческом пути Бис­ти — это разговор о судьбах нашей книж­ной графики последних двух десятилетий. Его художественная судьба слилась с судь­бой советской книги, а во многом и предоп­ределила ее судьбу.

Бисти пришел в книгу в период сложный для нее, как и для всего нашего искусства. Нужно вспомнить обстановку в книге на рубеже 40-х—50-х годов — без этого невоз­можно понять творческого пути Бисти и все­го его поколения.

Если спросить даже критика-профессиона­ла, что из себя представляла книжная гра фика конца 40-х — начала 50-х годов, с ко­торой столкнулись и от которой оттолкну­лись молодые книжники, вам ответят, что это было направление реалистической станковой иллюстрации, возникшее еще в трид­цатые годы, что художники этого направ­ления воспринимали изображаемую писа­телем жизнь как безусловную жизненную правду и стремились передать ощущение этой правды в больших композиционных сериях. Вам назовут самые выдающиеся работы этого направления — такие, как «Преступление и наказание» Д. Шмаринова, «Кому на Руси жить хорошо» С. Герасимо­ва, «Кола Брюньон» Е. Кибрика, вспомнят творчество Д. Дубинского. Но, отметив наи­высшие достижения, вряд ли кто вспомнит, какой противоречивой была жизнь книжной графики в те годы, с чем реально приходи­лось бороться художникам.

Бездарные эпигоны, а их в ту пору по­явилось много, превратили жизненную правду в мелочное правдоподобие, заменили глубокое прочтение писателя внешним пересказом событий. Лучшие качества реали­стической иллюстрации — образная глубина, умение передать подлинное ощущение жиз­ни, созданной писателем, наконец, свобод­ное мастерство, безупречное владение рисун­ком в руках подражателей подменились вялым натурализмом.

Путь организации иллюстраций порой упрощался до крайности — их стали попросту вклеивать в книгу без всякой заботы о композиционном и образном единстве. Художник— автор иллюстраций — мог иметь свою образную трактовку литературы, но книга существовала сама по себе, не свя­занная с иллюстрациями ни стилистически, ни пластически. Она уподоблялась без­ликому выставочному стенду, на ко­тором можно экспонировать любые «кар­тинки».

Избавленная от забот о стилистическом соответствии творчеству писателя, книга стала обретать свой собственный «стиль», во многом аналогичный пышному украшатель­скому стилю в архитектуре тех лет. Этот «стиль» шел вразрез с подлинным искус­ством, но вполне соответствовал «стилю» фотографически-замусоленных, почти всегда безвкусно-салонных иллюстраций, поставляе­мых в издательства «деловыми» иллюстра­торами, а иногда и именитыми в ту пору живописцами, не очень хорошо разбирав­шимися в вопросах искусства книги. Соз­дался тип дорогого «подарочного» изда­ния — тяжелого, пухлого, в ледериновом переплете с позолотой, орнаментом, чуть не с лепниной.

Такова была обстановка, в которую по­пали молодые художники поколения Бисти, окончившие в большинстве своем Москов­ский полиграфический институт в начале 50-х годов. Книга требовала решительного обновления. Было бы, однако, в высшей сте­пени неверным представлять художествен­ную борьбу в книге лишь борьбой «книж­ности» со «станковизмом». Художники ут­верждали свое право пользоваться всеми средствами графического искусства. Борьба за «книжность» была одной из форм борьбы за подлинное искусство.

К чести графиков надо сказать, что они справились со многими трудностями доста­точно быстро. В. Горяев, В. Минаев, Д. Шмаринов, Д. Дубинский, В. Басов, А. Васин, А. Ливанов и другие подлинные художники сумели преодолеть свои затруднения, вернуть свои лучшие качества, обрес­ти новые и впоследствии создали немало отличных работ. Пришли и художники совсем новые, с новыми творческими задача­ми. Но положение в издательствах, в поли­графии, во всех сферах работы над книгой оставалось чрезвычайно сложным. Нелегко пришлось в те годы молодым художникам, стремившимся утвердить в книге принципы В. Фаворского, мечтавшим о современной, полиграфически совершенной книге, решен­ной как гармоничное стройное, стилистиче­ски цельное произведение искусства. На их пути стояли и косность и боязнь условно­сти, декоративности.

Они обладали действенным оружием — знанием книги, умением сделать ее всю своими руками, а главное, чувством, что книга — это целостный, подчиненный единому замыслу художественный орга­низм.

Их поиски во многом шли «от противно­го», принципиально противопоставляясь по­искам художников 40 — 50-х годов. Со свой­ственной молодости категоричностью они от­вергли всю вообще станковую иллюстрацию безотносительно к ее качеству, видя в ней отступление от принципов книжного искус ства. Они противопоставили ей иллюстра­цию, организующую книгу в одно целое, связанную со шрифтом, с набором, со всей конструкцией книги. Главной художествен­ной задачей всего оформления книги они полагали его стилистическое соответствие произведению писателя.

Работы Бисти 50 — 60-х годов всецело во­плотили эти принципы.

Более того. В его работах эти принципы нашли свое наилучшее воплощение — такие книги, как поэма В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин», стали своего рода итогом, вершиной направ­ления, его принципиально важным утвер­ждением.

Принцип единства проведен в оформле­нии поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин» с максимальной логичностью. Все подчинено продуманному цельному реше­нию. Иллюстрации организуют ритм, пространство книги, составляют ее железную конструкцию, так же как и шрифт, и поло­са текста, и цветовая подкладка некоторых страниц. Из всех этих компонентов рожда­ется единый образ книги — воплощение в зрительной форме замечательной поэмы Маяковского.

Бисти воссоздает не реальность изо­браженных поэтом событий, но как бы самый стиль поэмы, ищет зрительный ряд, адекватный поэтическому. Путь, из­бранный Бисти, был характерным для на­правления книжной графики 50 — 60-х годов. Художник обратился к стилю изобразитель­ного искусства, близкому по времени и по характеру к творчеству Маяковского: к пла­кату и графике 20 х годов, к прижизненным изданиям книг Маяковского, агитационному искусству тех лет. Он мастерски воспроизво­дил эти элементы стиля, подчинив им каж­дую букву, каждый штрих. Собственно гово­ря, это тоже было воссозданием действитель­но бывшей реальности — реальности искус­ства первых лет революции. Черты этого ис­кусства узнаются мгновенно и работают без­отказно, попадая в цель с абсолютной мет­костью: и четкий рубленый шрифт, и еди­ные с ним по своему звучанию контрастные, плакатно лаконичные гравюры, и черно-крас­ный цвет, вызывающий в памяти и «Окна РОСТА» и обложки Родченко к поэмам Мая­ковского, ассоциируясь с трагической сим­воликой траурных флагов. Этот метод ока­зался на редкость «книжным», позволяя пронизать единым стилем все компоненты книги. Не удивительно, что он получил ши­рочайшее распространение, увлек большинство молодых «книжников».

Однако следует сделать очень существен­ную оговорку. Обращение к стилю искусст­ва 20-х годов у Бисти не оказалось холод­ной реконструкцией, «вторичностью» худо­жественного видения. Бисти заставил этот стиль работать на свое «художественное ви­дение» поэмы, на свое прочтение, передавать свое ощущение поэзии Маяковского, ее фа­натической силы, железной суровости, пря­молинейной категоричности. У Бисти в этой работе был элемент подлинного открытия писателя. Но у других художников, да и у самого Бисти в некоторых других работах тех лет, этот метод порой оказывался не столько открытием, сколько узнаванием уже известного. Свое прочтение, свое неповтори­мое мироощущение отходили на второй план; художник, выражающий свою челове­ческую сущность, уступал место оформите­лю, отстраненно, вне самого себя, как бы «сводящему» писателя с подходящим ему стилем.

Впрочем, в ту пору эти вопросы не пред­ставлялись главными. Главным было то, что этот метод утверждал книгу как художест­венный «организм», выводил ее мастеров на путь интересных конструктивных решений, позволял использовать достижения мирово­го искусства книги. Сомнения возникли зна­чительно позднее, уже в наши дни.

М. Чегодаева

Художник и книга(окончание)