|
 Шел конец 70-х годов... Искусство графики Ленинграда все дальше отходило от реальной действительности.
Невозможность открыто высказаться уводила художников в поэтическую отвлеченность. Временами казалось, что графика навсегда утрачивает одну из главных своих особенностей - непосредственно откликаться на современность. Попытки отдельных художников достучаться до правды, как правило, оканчивались неудачей, в лучшем случае их работы не принимались на выставки.
Поэтому радостной неожиданностью стала выставка трех молодых графиков: Б. Забирохина, Ю. Люкшина и В. Мишина, открывшаяся в Доме писателя В. Маяковского в 1982 году. Произведения, представленные на выставке, казалось, естественно опровергали сложившиеся стереотипы художественного мышления тех лет, но при этом не разрушали, а, напротив, обогащали, "оживляли" традиции графической культуры.
Бархатисто-черные, золотисто-охристые и матово-серебристые литографии Забирохина, выполненные в лучших традициях петроградской графической культуры, в то же время были совершенно не похожи на все уже созданное. Его монументальные листы обезоруживали откровенностью мыслей и чувств. Казалось сложнейшие по композиции произведения родились сами, без особых усилий автора. Метафорические по форме, они почему-то были понятными даже не знающим природу графики зрителям. Все, что было изображено, знакомо живущим в России с самого раннего детства. Только в поэтическом осмыслении художника приобрело особую человеческую ценность. В единую, ритмически обостренную пространственную художественную среду листов вплетались бесконечно разнообразные мотивы из жизни современной деревни. Попадая в мир завораживающих своей фольклорной напевностью произведений Забирохина, невольно начинаешь испытывать их поэтическое воздействие ("Гулянье", "Большуха", "Одинокий").
Жизнь в произведениях Забирохина наделена скрытым смыслом. Даже домашние животные, то задевающие за живое своей обезоруживающей доверчивостью к человеку, то поражающие какой-то таинственной силой, напоминают сказочных языческих существ. На фоне "проплывающей" перед глазами зрителей панорамы природы приобретают вечную значимость простые предметы уходящего деревенского быта.
 Графические листы Забирохина нельзя рассмотреть ни за один, ни за несколько раз, так как в них одновременно сосуществует множество смысловых, поэтических подтекстов. Композиции он строит по собственным законам.Большую роль в них играет космичность в ощущении пространства: оно то неожиданно расширяется, то сжимается - в зависимости от желания автора, но никогда при этом не теряет закономерных связей природы и человека.
Мир образов Забирохина, хрупких, уходящих в прошлое и вместе с тем вечных, близок поэтике современной "деревенской прозы". В нем пересекаются разные временные дороги: девятнадцатого столетия, тягучее в своей бесконечной протяженности, и современность, безжалостная, но реальная, от которой нельзя уйти. Художник настойчиво зовет искать пути устранения разрушительных контрастов, которые так невыносимо трудны.
Монументальность пластики литографических листов не внешняя - она определена масштабностью замысла. Все эти работы возникали у художника как единый, постоянно обновляющийся поток печальных размышлений о медленном умирании русской деревни. Современные наблюдения Забирохина наслаивались на воспоминания о той ярославской деревне, где он обычно жил летом у бабушки. Следы разрушения патриархального уклада жизни, исполненной гармонической целостности, вызывают предчувствие надвигающейся катастрофы. Живая фактура литографического камня, проступающая сквозь силуэты изображений, сообщает всей графической серии особую теплоту и сердечность авторских интонаций. У Забирохина прирожденное ощущение материала, в котором он работает: камня, металла, бумаги. Талант художника поражает своей щедростью. Он свободно открывает все новые и новые пластические приемы: от обращения к живой реальности свободно переходит к историческому наследию русской гравюры, а от нее - к народному лубку с его многоцветием.
Почти параллельно создаются такие разные работы, как гротескная, отпугивающая своей внутренней агрессивностью продавщицы "Тетя Шура" и "Слепой музыкант", одухотворенностью напоминающий ангела с широко распростертыми крыльями. Он становится метафорой творческого начала в современном человеке, который, наперекор всем препятствиям, исполнен внутреннего поэтического взлета.
Бережно сохраняя традиции старой гравюры, Забирохин воссоздает облик Александра Невского, дополняя легендарный сложившийся образ своим представлением о его историческом значении. Князь-воин как бы погружен в нелегкие думы о предначертанности своей судьбы - защитника Руси. Произведение кажется отчеканенным в металле, так упруг, строг ритм его композиции.
В конце 80-х годов, в период переоценки нравственных и исторических ценностей, Забирохин обращается к мировоззренческому опыту писателя А. Платонова, к его поискам обнаженной правды, смысла жизни человеческого общества. Обобщенное осмысление образов "Чевенгура" он воплотил в эпически мощном, иссиня-красном листе "Пролетарская сила", напоминающем по цвету догорающий, но еще вспыхивающий живым огнем костер. Внутренний мир чевенгурцев в произведении "Пролетарская скорбь" несет в себе невыносимые страдания народа, но вместе с тем и его неизбывную человечность.
Серии работ, посвященной Платонову, присущи лучшие черты искусства последних лет. Народная эпопея Забирохина, посвященная Платонову, проникнута глубоким состраданием, протестом против совершившегося и вместе с тем неожиданно наивной романтикой. Его "Чевенгур" не только метафора национальной трагедии, но и, пусть развенчанная временем, еще теплящаяся мечта о "светлом будущем".
Искусство Забирохина - это живая пульсирующая мысль, претворенная в графике.
Ирина Башинская. 1990 г.
|
