Саттим-товохче из Гурумсарая.

Есть предание о возникновении в Гурумсарае гончарного промысла. У хана-де была любимая пиала, которую охранял особый страж. Однажды пиалу все же не углядели, и она разбилась.

Огорченный хан велел кликнуть по всей земле: мастер, который сделает пиалу не хуже той, любимой, будет награжден щедро, а оплошает - пусть пеняет на себя. Многим дерзнувшим пришлось отрубить головы, покуда не назвался некий мальчишка, потрафивший, наконец, ханскому капризу. Утверждают, что происходил он их Гурумсарая...

Неожиданно подъехав к воротам в глиняной стене, мы застали усто Саттимова врасплох, что по местным правилам приличия было совсем невежливо, но интересно. Вместе с младшим братом он сидел за чархом и формовал небольшие тарелки. В родном кишлаке мастера и называют Саттим-товхоче, тарелочник.

Ляганы Саттимова стали известны сравнительно недавно, но сразу же завоевали мастеру славу. Они отличаются не столько изобразительностью узора, сколько удивительным, неповторимым по глубине и интенсивности сине-бирюзовым цветом.

Керамика Саттимова полна буйной, стихийной силы. Мастер варьирует цветовую напряженность, интуитивно добиваясь пространственной глубины. Иногда он нагружает центр, облегчая широкую кайму, но чаще наоборот: кайма покрыта темно-синим прихотливым узором, а центр блюда остается свободным, лишь слегка тронутым прозрачной, нежной, голубоватой краской, Саттимов оперирует всего лишь тремя цветами: по белой основе он прокладывает коричневый контур узора, заливая его синим. Однако в этом перечислении отнюдь нет жесткости разграничения. Нескончаемые вариации синего, лазурного, бирюзового, смешение синего и коричневого в белом фоне определяют цветовое единство и гармонию саттимовских изделий, придавая им мощное мажорное звучание.

Стихия цвета в то же время не захлестывает мастера, он направляет ее поток, вводя в композицию четкую структурность. Чаще всего в гурумсарайской керамике применяется бордюр из гребней - "тарокзанжира". Этот узор конструктивен на бортах блюд и на краях чаш с обратной (видной) стороны. Узор гребня "тарокгул" служит для росписи дна блюд.

Иногда не дне лягана помещают изображение чойдиша. Вульгарное объяснение этого довольно распространенного орнаментального мотива говорит, что чойдиш, открывающийся на дне пустеющего лягана, должен служить напоминанием, что после плова следует отведать чая. Уважающие свое искусство мастера едва ли опускались до пустого анекдота.

Саттимов часто оставляет днище товохча-тарелки, небольшого лягана или косы совершенно открытым, помещая на светлом фоне изящную розетку, всегда написанную прозрачней и легче, чем борта, и похожую на раскрытый цветок горной фиалки.

Небольшого роста, ловкий и подвижный Саттим-товохче чем-то напоминает гиждуванца усто Усмана Умарова. Может быть, характером быстрого и точного взгляда, может быть, природной элегантностью.

Бережно мастер принес в ладонях ишкор - поташ, добываемый из золы особых растений. Корешки собирают осенью, потом, прежде чем растирать, пережигают их. Нужно точно знать и сроки сбора, и пропорции, и угадывать температуру обжига. Много нужно знать и помнить в этом и кроется искусство народного мастера. Скажем, на вопрос, почему он не делает сейчас большие вещи. Саттимов ответил, что еще весна, и солнце плохо просушивает толстый слой глины. Оборудование саттимовской мастерской примитивно, но именно так работали поколения прославленных кулолов. И наверно, эта простота оборудования связывала мастера с материалом, сохраняя бесценное единство в условиях разделения труда и процессов производства, утрачиваемое профессиональным искусством.

Саттимов показал нам тяжелую камнемолку, где дробят октош - белый камень, и два плоских камня-жернова, верхний из которых вращается при помощи укрепленной в петле палки. Таким образом растирают в порошок ишкор - ту составную, которая придает глазури стекловидную прозрачность, выявляющую в саттимовской керамике сине-морскую зеленоватость меди и коричневую графику железа.

Усто Саттимов охотно проводил нас к одному из своих учеников - Мухтару Рахимову. Сорокапятилетний, уже имеющий своего способного ученика, Рахимов заметно волновался, когда сдвинув това (крышку верхнего отверстия), приоткрыл гончарную печь, в жаркой глубине которой уже начинали мерцать расплавленной глазурью небольшие блюда и косы. Несколькими днями спустя я видел то, что вышло из обжига, - это было превосходно. Даже опытному глазу было уже трудно отыскать различие между работами самого Саттимова и его ученика.

В мастерской третьего гурумсарайского кулола Махсуд-али Турапова было душно и влажно, пахло мокрой глиной: на полках в ровной температуре, чтоб не было трещин, медленно сохли ляганы и косы. Турапов с наивной гордостью похвастался, что может расписать за день двадцать ляганов. Это огорчило.

Здесь выступили две тенденции. Усто Саттимов делает за год двадцать пять, от силы тридцать первоклассных, высокохудожественных произведений. Система Художественного фонда освободила настоящих мастеров от необходимости "гнать массовку". Работы закупаются для салонов по относительно высоким ценам. Мастеру работающему для Худфонда, разрешено иметь собственную печь, и он освобождается от налогов. В свете этих практических условий оказывается прав Саттимов, добивающийся художественного качества, и неправ несомненно одаренный Турапов, подчас пренебрегающий качеством ради количества. К сожалению, на местах еще не всегда принимают истинную ценность труда народных мастеров, не осознавая как гордость и достояние национальной культуры. Редчайшие, родниковые способности народных мастеров зачастую разбазаривают, приравнивая их художественное творчество к заурядному ремесленному производству.

Ю. Халаминский. 1974 г.